В институциональной теории существует термин, который по-английски называется path dependence, а на русский я предлагаю его переводить как «эффект колеи». По сути, это институциональная инерция, которая удерживает страну в определенной траектории.
Сама идея подобных траекторий, по которым движутся страны, получила развитие благодаря работам статистика Ангуса Мэдисона. Он реализовал очень простую вещь. Во многих странах статистика существует довольно давно: в Англии - больше 200 лет, во Франции - чуть меньше 200 лет, в Германии и России - больше 150 лет. Мэдисон взял основные показатели - валовый продукт, количество населения и, соответственно, уровень валового продукта на душу населения - и свел все эти данные в единую таблицу.
Когда экономисты увидели «таблицу Мэдисона». Стало очевидно, что большинство стран мира делятся на группы, причем деление это очень четкое. Первая группа идет по высокой траектории и стабильно показывает высокие экономические результаты. Вторая группа столь же стабильно идет по низкой траектории: в нее зачастую входят традиционные страны, которые попросту не ставят задачу иметь высокие экономические результаты, а делают упор на другие ценности - семейные, религиозные и т. п. Получается, что есть своего рода первая космическая скорость, которая позволяет держаться на орбите, но не более того, и вторая космическая скорость, которая позволяет выйти в открытый космос. Но есть и третья, наиболее волатильная группа стран, которые все время пытаются перейти из второй группы в первую Примеры успешных переходов крайне редки, чаще всего страны прыгают вверх, но затем ударяются о потолок и снова съезжают вниз. Именно это и есть «эффект колеи». И именно к такому типу стран относится Россия.
Теории, объясняющие природу эффекта колеи.
Название теории Path Dependence принято в отечественной литературе переводить как «зависимость от предшествующего развития» или «эффект колеи». Она обращает внимание на институциональные изменения и на роль институтов в технических изменениях.
История теории Path Dependence началась в 1985 году, когда П. Дэвид опубликовал небольшую статью, посвященную такому, казалось бы, мелкому вопросу, как формирование стандарта клавиатур печатающих устройств (QWERTYклавиатура). Под QWERTY-эффектамив современной научной литературе подразумевают все виды сравнительно неэффективных, но устойчиво сохраняющихся стандартов, которые демонстрируют, что «история имеет значение». Эти эффекты можно обнаружить двумя путями:
1)либо сравнивать реально сосуществующие в современном мире технические стандарты;
2)либо сопоставлять реализованные технические инновации с потенциально возможными, но не реализованными.
Хотя современная экономика давно глобализируется и унифицируется, в разных странах мира продолжают сохраняться разные технические стандарты, не совмести мые друг с другом. Некоторые примеры общеизвестны - например, различия между левосторонним (в бывшей Британской империи) и правосторонним движением на дорогах разных стран, различия в ширине железнодорожной колеи или в стандартах передачи электроэнергии.
Теория зависимости от предшествующего развития и близкие к ней научные исследования по альтернативной истории основаны не на неоклассическом «экономиксе» (как «фогелевская» новая экономическая история), а на метанаучной парадигме синергетики, связанной с идеями известного бельгийского химика Ильи Пригожина (тоже Нобелевского лауреата), создателя теории самоорганизации порядка из хаоса3. Согласно разработанному им синергетическому подходу развитие общества не является жестко предопределенным (по принципу «иного не дано»). На самом деле наблюдается чередование периодов эволюции, когда вектор развития изменить нельзя (движение по аттрактору), и точек бифуркации, в которых возникает возможность выбора. Когда«QWERTY-экономисты»говорят об исторической случайности первоначального выбора, они рассматривают как раз бифуркационные точки истории - те ее моменты,когдапроисходитвыборкакой-либооднойвозможностиизвеераразличныхальтернатив. Выбор в таких ситуациях практически всегда происходит в условиях неопределенности и неустойчивости баланса социальных сил. Поэтому при бифуркации судьбоносными могут оказаться даже совсем мелкие субъективные обстоятельства - по принципу «бабочки Брэдбери».
Итак, после многочисленных исследований QWERTY- эффектов историки экономисты с изумлением обнаружили, что многие окружающие нас символы технического прогресса приобрели хорошо знакомый нам облик в результате, вобщем-то, во многом случайных обстоятельств и что мы живем вовсе не в лучшем из миров.
Теория модернизации.
Теории модернизации - теории, рассматривающие модернизацию как сложный глобальный процесс:
· протекающий во всех ключевых сферах жизнедеятельности общества;
· и характеризующийся структурно-функциональной дифференциацией и образованием соответствующих форм интеграции.
Различают:
· технологическую, функциональную и глобальную модернизации по К.Леви-Строссу, Н.Смелсеру и П.Винеру соответственно;
· различные интерпретации стадий модернизации в отдельных странах.
Теории модернизации, неомодернизации и конвергенции оперируют термином «модернизация» (от фр. moderne - современный, новейший), описывающим усилия слаборазвитых обществ, направленные на то, чтобы догнать ведущие, наиболее развитые страны, которые сосуществуют с ними в одном историческом времени, в рамках единого глобального общества.
Теории модернизации и конвергенции являются продуктом эпохи, начавшейся после Второй мировой войны. Они отразили сложившееся разделение человеческого общества на три «мира»:
· «первый мир» развитых индустриальных обществ, включая Западную Европу и США, к которым вскоре присоединились Япония и «индустриализировавшиеся страны» Дальнего Востока;
· «третий мир» постколониальных обществ Юга и Востока, многие из которых задержались в своем развитии на доиндустриальной стадии.
Классические теории модернизации сосредоточили свое внимание на контрасте между «первым» и «третьим» мирами, а теория конвергенции, как и недавно возникшие теории посткоммунистического перехода, главной темой анализа выбрали разрыв между «первым» и «вторым» мирами.
Модернизация означает осознанное копирование западных обществ, выступающих в качестве «стран-образцов», «стран, на которые ссылаются» и которые «устанавливают скорость движения».
Почему мир - это сборище иррациональных и аморальных оппортунистов и как в таком мире выжить? Так начинается книга известного экономиста и декана экономического факультета МГУ Александра Аузана , которую опубликовало издательство «Манн, Иванов и Фербер» . «Теории и практики» публикуют отрывок из этого издания - о болезнях стран, эффекте колеи и судьбе России.
В институциональной теории существует термин, который по-английски называется path dependence, а на русский я предлагаю его переводить как «эффект колеи». По сути, это институциональная инерция, которая удерживает страну в определенной траектории. Сама идея подобных траекторий, по которым движутся страны, получила развитие благодаря работам статистика Ангуса Мэдисона. Он реализовал очень простую вещь. Во многих странах статистика существует довольно давно: в Англии - больше 200 лет, во Франции - чуть меньше 200 лет, в Германии и России - больше 150 лет. Мэдисон взял основные показатели - валовый продукт, количество населения и, соответственно, уровень валового продукта на душу населения - и свел все эти данные в единую таблицу (причем сводил-то он данные за два тысячелетия, однако достоверными стоит признавать все же данные последних 200 лет). Поскольку в XIX и XX веках большую часть земного шара контролировали несколько империй, фактически мы получили единую статистическую картину мира.
Когда экономисты увидели «таблицу Мэдисона», они ахнули. Стало очевидно, что большинство стран мира делятся на группы, причем деление это очень четкое. Первая группа идет по высокой траектории и стабильно показывает высокие экономические результаты. Вторая группа столь же стабильно идет по низкой траектории: в нее зачастую входят традиционные страны, которые попросту не ставят задачу иметь высокие экономические результаты, а делают упор на другие ценности - семейные, религиозные и т.п. Получается, что есть своего рода первая космическая скорость, которая позволяет держаться на орбите, но не более того, и вторая космическая скорость, которая позволяет выйти в открытый космос. Но есть и третья, наиболее волатильная группа стран, которые все время пытаются перейти из второй группы в первую. Они вышли из состояния традиционности, но никак не могут завершить модернизацию.
«Все попытки перехода с низкой траектории развития на высокую в России вот уже несколько столетий неизменно срываются, и страна раз за разом возвращается к застою».
Примеры успешных переходов крайне редки, чаще всего страны прыгают вверх, но затем ударяются о потолок и снова съезжают вниз. Именно это и есть «эффект колеи». И именно к такому типу стран относится Россия (а также, например, Испания, которая довольно давно находится в этом состоянии и пока не решила проблемы, потому что последний кризис опять выталкивает ее из западноевропейской макроэкономической траектории). Несмотря на множественные российские прорывы, в среднем мы идем с 50-летним отставанием от Германии и Франции. То есть сейчас у нас, соответственно, начало 1960-х в Париже, совсем не лучшие времена для Франции: на излете война за независимость в Алжире, действует Секретная армейская организация (ультраправая террористическая группа, выступавшая против отделения Алжира), а впереди еще очень много всего интересного вплоть до студенческой революции.
Однако не будем увлекаться прямыми аналогиями. Главное - не разница в экономических показателях, а то, ставит ли страна своей задачей перейти из одной группы в другую и почему у нее это не получается, и возникает блокировка, колея. Диагностировать наличие этой колеи можно по трем симптомам: принадлежность к низкой траектории, попытки ее покинуть и - низкий уровень счастья. Как-то раз украинские экономисты спросили меня, почему и украинцам, и россиянам свойственен индекс счастья на уровне экваториальной Африки, хотя мы явно более успешны, чем подавляющее большинство африканских стран? Я на это ответил, что, по определению одного из крупнейший философов XX века Джона Ролза, счастье есть ощущение успешности реализации жизненного плана. И страна, которая не может реализовать свой жизненный план по модернизации, оказывается несчастлива.
Все попытки перехода с низкой траектории развития на высокую в России вот уже несколько столетий неизменно срываются, и страна раз за разом возвращается к застою. Жить в стране, которая заклинивается в развитии, - очень непростая задачка. Опыт российского застоя родил две формулы отношения к эмиграции. Одна из них принадлежит Виктору Некрасову, замечательному писателю, который, увидев над Крещатиком лозунг «Поднимем еще выше роль женщины в социалистическом сельском хозяйстве», сказал: «Лучше умереть от тоски по родине, чем от злобы на родных просторах». Так певец Сталинградской битвы уехал из СССР. Вторая формула принадлежит Владимиру Высоцкому: «Не волнуйтесь, я не уехал. И не надейтесь - я не уеду!» Я не знаю, какая из этих формул правильная, но знаю, что обе рождены переживанием застоя и ощущения заклинивания страны.
Но почему же повторяется этот застой, откуда берется блокировка? Вопрос остается открытым. Существует минимум три гипотезы, объясняющие «эффект колеи». Представьте медицинский консилиум. Первый врач говорит: «Это генетическое заболевание, здесь ничего поделать нельзя». Второй врач говорит: «Что вы, коллега! Это хроническое заболевание. Излечить его очень трудно, но возможно». А третий врач говорит: «Нет, это не то и не другое. Это корь во взрослом возрасте». Некоторые страны болеют теми болезнями, которыми болели и другие страны, но на более позднем этапе своей истории, уже будучи взрослыми, и потому очень тяжело их переносят.
Колея как генетическая болезнь
Первый врач, предлагающий самое мрачное объяснение, - это экономисты так называемой неошумпетерианской школы. Они распространили на экономическую историю стран теорию «творческого разрушения», которую австро-американский экономист Йозеф Шумпетер сформулировал для развития техники. Согласно этой теории то, что мы обычно принимаем за развитие, есть не что иное, как рекомбинация элементов: их перетасовка дает подобие новых картинок, но все они лежат в рамках одной парадигмы, которая меняется крайне редко. Применительно к странам парадигма - это национальная идентичность, которая задает жесткие границы развития. Страна предпринимает разнообразные модернизационные усилия, картинка вроде бы меняется, но прыгнуть выше головы не получится, пока не изменится парадигма.
Главный аргумент сторонников шумпетерианского объяснения блокировки - история, случившаяся с Японией, одной из немногих стран, которым удалось вырваться из колеи и прочно обосноваться в группе развитых стран. В 1850-е годы Япония - умирающая восточная страна, которая изо всех сил пытается закрыться, чтобы тихо уйти в небытие. Но Европа не дает ей этого сделать - не из какого-то абстрактного гуманизма, а из вполне практической нужды в японских рынках. Флот европейских держав принудительно открывает страну для торговли, и она вынужденно начинает реформы Мэйдзи. Результаты этих реформ вскоре ощутили на себе наши с вами предки при Цусиме. В военно-техническом сражении, где важнее всего были такие вещи, как дальнобойная артиллерия и оптика, малопримечательная восточная страна вдребезги разбила великую морскую державу - Российскую империю.
«500 лет мы жили в империи, и сейчас мало кто может перечислить три-четыре национальные особенности, которые конституируют русских как нацию».
Затем была Вторая мировая война, которая, напомню, закончилась не 8, и даже не 9 мая 1945 года, а 2 сентября. Четыре месяца весь мир воевал с одной страной - Японией. И понадобилась атомная бомбардировка, чтобы она капитулировала. А потом случилось японское экономическое чудо 1960-х. За 100 лет страна прошла через всю таблицу Мэдисона и с низкой траектории развития уверенно вышла на высокую. Неошумпетерианцы утверждают: для того чтобы совершить этот скачок, страна пожертвовала своей парадигмой - национальной идентичностью. Японцы перестали быть японцами. Признаки этого действительно есть. Например, в Японии уже лет десять всерьез обсуждается вопрос об отказе от национального языка в делопроизводстве и переходе на английский (потому что латиница гораздо удобнее для компьютера, чем иероглифы). При этом в Японии крайне высок уровень суицида - то есть страна в целом вроде бы вполне успешна, но что-то все равно не так. Неошумпетерианцы объясняют это так: чтобы стать успешной страной, нужно отказаться от того, что институциональные экономисты называют надконституционными правилами. Это неформальные институты самого высокого ряда, выше, чем конституция или любой другой формальный институт. Именно они определяют специфику национальных ценностей страны, и их изменение - чудовищно сложная задача, которая может обернуться очень травматичными последствиями.
Но мне-то кажется, что неошумпетерианское объяснение блокировки в случае России не работает просто потому, что в России не сформировалась нация со своими надконституционными ценностями. 500 лет мы жили в империи, и сейчас мало кто может перечислить, причем так, чтобы с ним не заспорили, три-четыре национальные особенности, которые конституируют русских как нацию. Это вроде бы неплохо, потому что самый пессимистичный прогноз для нашей страны оказывается неактуален, но что же в таком случае является причиной блокировки?
Колея как хроническая болезнь
Второй врач, который на нашем консилиуме дает пациенту пусть призрачную, но все же надежду на излечение, - экономисты, которые придерживаются нортианской точки зрения на блокировку. Эта версия, которая сейчас доминирует в экономической мысли, основывается на теории институциональных изменений, принесшей в 1993 году Дугласу Норту Нобелевскую премию. Как и теория «творческого разрушения», она выросла из наблюдений за развитием техники, а точнее - из статьи Пола Дэвида «Клио и экономическая теория QWERTY», вышедшей в середине 1980-х.
Если вы посмотрите на клавиатуру вашего компьютера, в левом верхнем углу вы увидите буквы QWERTY. Знаете, откуда взялось это сочетание? Когда в 1870-е годы изобретатель пишущей машинки Кристофер Шоулз совершенствовал раскладку клавиатуры, он поместил в верхний ряд буквы QWERTYUIOP, чтобы продавцы могли эффектно выбивать название устройства - TYPE WRITER, - поражая покупателей. С тех пор прошло много лет, фирмы Remington, которая первой использовала изобретение в массовом производстве, давно нет, да и с самими пишущими машинками проблемы, но вот название осталось, а вместе с ним - соответствующая раскладка. Это при том что расположение букв на QWERTY-клавиатуре далеко не оптимальное, существуют гораздо более эргономичные раскладки вроде «клавиатуры Дворака». Но менять ее никто не собирается - все слишком к ней привыкли.
Другой пример - ширина железнодорожного полотна. Технологи пришли к радостному для нас заключению, что правильной, более безопасной является ширина железнодорожного полотна в России. Следует ли из этого, что весь мир перестроит свои железные дороги по российскому образцу? Нет. Скорее уж Россия будет строить дороги с узким, неправильным полотном, чтобы не тратить время и деньги на замену вагонных колес в Бресте. Это тоже проявление «эффекта QWERTY», когда ошибочное техническое решение закрепляется, потому что все к этому привыкли.
«Мы можем наблюдать не только колею, по которой движется Россия, но даже и точку, в которой была совершена ошибка первоначального институционального выбора, - XIV–XV века, когда начали зарождаться институты самодержавия и крепостничества».
Дуглас Норт решил применить эту идею шире - к развитию в целом. Оперируя вместо технических решений понятием институтов, он предположил, что страны, которые тщетно пытаются выйти на высокую траекторию развития, совершили ошибки первоначального институционального выбора. Доказывал он это на примере Англии и Испании. К XVI веку эти страны находились на абсолютно равных стартовых позициях. Обе были примерно равны по численности населения и структуре занятости, обе осуществляли внешнеполитическую экспансию. Любой макроэкономист сказал бы, что они будут находиться на близких уровнях и через сто лет, и через триста. Но уже в XIX веке Англия без всяких оговорок была главной мировой державой, а Испания - одной из самых отсталых стран Европы. В чем же дело?
Норт показал, что произошедшее - случайность. Просто так сложилось, что в XVI веке в Англии вопрос о распределении налогов попал в сферу компетенции парламента, а в Испании - короля. В итоге Испания, которая вывезла из колоний куда больше богатств, чем Англия, очень быстро растранжирила свои сокровища - потому что короли любят войны и дырявые бюджеты. Нет никакого смысла инвестировать в экономику, если король может в любой момент конфисковать эти инвестиции. В Англии же, напротив, сложились условия для накопления и инвестиций. Осознание ошибки приходит, по историческим меркам, довольно быстро. Однако на неверно выбранном пути нарастает такое количество институтов и интересов, работающих против кардинальных изменений, что Испания уже двести лет движется через революции и гражданские войны, пытаясь выскочить из колеи, в которую попала, но пока не очень понятно, удалось ей это или нет.
Насколько применима идея случайной ошибки первоначального институционального выбора к России? В принципе, конечно, применима. Многие исследователи русской истории утверждают, что, во-первых, в России эффект возврата в колею действует. Николай Бердяев очень точно охарактеризовал ситуацию 1917 года, когда с февраля по октябрь перед удивленным русским взглядом парадом прошли все возможные партии и идеи. Что же выбрал русский народ? Да то же самое, что было до февраля. Схожая картина - в 1613 году обанкротившееся государство восстанав- ливается силами общества, народного ополчения. Но что дальше? Реставрация самодержавия и усиление крепостного права.
Таким образом, мы можем наблюдать не только колею, по которой движется Россия, но даже и точку, в которой была совершена ошибка первоначального институционального выбора, - XIV–XV века, когда начали зарождаться институты самодержавия и крепостничества. Как совершенно справедливо писал Георгий Федотов, эти явления не тождественны абсолютизму и феодальной зависимости, это уникальное российское решение. И тот же Федотов вывел формулу: Россия придумала способ осуществлять прогресс, не расширяя свободы. В экономике это нашло совершенно парадоксальное выражение. Поскольку в России в дефиците всегда была не земля, а люди, то, по идее, цена человека должна была постоянно расти. Но нашлось другое решение: если дефицитного человека силой прикрепить к земле, вы получаете дешевый труд. Одновременно вы получаете государство, которое не может уйти из экономики, государство, которое является самодержавной, а не просто абсолютной монархией. И в каком-то смысле последствия этой ошибки первоначального институционального выбора ощущаются до сих пор: наши традиционные вооруженные силы - это, по сути, крепостничество, со своими вариантами барщины и оброка. Да и отношения гастарбайтеров с нанимателями в принципе напоминают крепостнические. Конечно, сейчас «крепостнический» сектор не играет в экономике такую огромную роль, как в XVII, XVIII или середине XX века, но несколько миллионов человек в нем заняты.
Таким образом, нортианский диагноз гораздо точнее описывает российскую ситуацию, чем неошумпетерианский. И прогноз в данном случае, конечно, более оптимистичный, поскольку блокировку вызывают не надконституционные ценности, которые лежат в основе общества, а ошибочно выбранные институты. Но этот диагноз, хоть и не предполагает неизлечимость больного, простого и быстрого излечения тоже не обещает. Какие же еще варианты есть у России?
Колея как корь во взрослом возрасте
Третий врач, утверждающий, что взрослый больной попросту очень тяжело переносит детскую болезнь, - это блестящий перуанский экономист Эрнандо де Сото. Как остроумно отметил Теодор Шанин, развивающиеся страны - это страны, которые не развиваются. Де Сото как раз и пытался показать, почему они не развиваются. Новизна его подхода в том, что он смотрел на проблему не изнутри развитого мира, а извне. Оказалось, все те проблемы, которые сейчас наблюдаются у развивающихся стран, были и у нынешних стран развитых - просто гораздо раньше. В Англии XVII века города пытались ввести институт, который по-русски я бы назвал «пропиской», - так они боролись с конкуренцией приезжих. В конце XVIII - начале XIX века в США практически не признавались права собственности, положение было гораздо хуже, чем, например, в современной России, а сейчас это - одна из надконституционных американских ценностей, которая мучительно рождалась в бесконечной череде судебных тяжб и законодательных решений штатов. Но нынешние поколения в развитых странах уже забыли о том, как в свое время решались эти проблемы, а потому решения, которые они предлагают странам развивающимся, зачастую не работают.
В чем же причины детских болезней у взрослых стран? По версии де Сото, все дело в разрыве формальных и неформальных институтов, за которыми стоит борьба доминирующих групп, стремящихся законсервировать выгодный для себя status quo. Есть несколько процветающих центров, которые живут в рамках закона и доступ в которые ограничивается доминирующими группами. А вся остальная страна живет по правилам неформальным, которые конфликтуют с законами и поддерживаются такими группами влияния, как мафия. Излечение от этой болезни возможно, если найти компромисс между формальными и неформальными институтами, подключив к нему максимальное количество групп - и в частности мафию. Для этого в первую очередь нужно выявить самые эффективные неформальные институты. Например, чтобы укрепить институт собственности в Индонезии, де Сото предложил следующее: рисовые поля в стране никак не ограждены, но, гуляя по Бали, он заметил, что каждый раз, когда он пересекал границы фермы, он слышал лай новой собаки. «Прислушайтесь к собакам, господин министр», - сказал перуанский экономист во время семинара в Джакарте. Что же касается компромисса, то одним из наиболее эффективных способов де Сото считает различного рода амнистии, которые позволяют неформальным сообществам легализоваться.
«Некоторые черты перонизма в России уже присутствуют, а в основе, повторю, лежит нежелание элит сменить траекторию, их надежда на то, что кривая вывезет. Но кривая не вывозит».
В случае с Россией проблема сотианской - самой оптимистичной - теории заключается в том, что де Сото рассматривает в первую очередь страны с богатым традиционным слоем, где хорошо работают обычаи. В России с этим, к сожалению, плохо.
Понятно, что выйти из колеи очень непросто. Но теория институциональных изменений дает пищу для размышлений в том, что касается поведения и взглядов людей. С одной стороны, очевидно, что застой и реакционный политический режим зажигает революционный огонь в душах. Но не надо желать революции! Анализ институциональных изменений показывает, что это худший из всех вариантов выхода из колеи, и прелести, связанные с последствиями революций, придется расхлебывать внукам. Студентам, которые в принципе склонны к революционному мышлению (впрочем, в России меньше, чем в других странах), я повторяю фразу Станислава Ежи Леца: «Ну, допустим, пробьешь ты головой стену. И что ты будешь делать в соседней камере?» Прекрасная метафора революции. С другой стороны, не доверяйтесь эволюции - не считайте, что кривая сама вывезет. Куда вывезет Россию ее нынешняя кривая, предсказать несложно. Есть такая страна - Аргентина. В первой половине XX века по ВВП на душу населения она была на одном уровне с США и уверенно держалась в первой десятке стран мира, а теперь кривая завела ее далеко от десятки. Россия сейчас довольно точно повторяет эту траекторию.
Что же произошло с Аргентиной? Страна росла на традиционных ресурсах - зерне и мясе. Во время Великой депрессии, когда в США Рузвельт резко менял курс, аргентинские элиты решили, что они ничего менять не будут, ведь людям всегда будут нужны зерно и мясо (наши элиты думают, что люди всегда будут жечь нефть и газ). И действительно, люди до сих пор с удовольствием едят аргентинское мясо, только вот выяснилось, что один этот ресурс не позволяет Аргентине быть ведущей страной мира. Когда в Аргентине это осознали, начались конвульсии: страна прошла через популистскую диктатуру Перона, которая сопровождалась политическим террором и человеческими жертвами. Некоторые черты перонизма в России уже присутствуют, а в основе, повторю, лежит нежелание элит сменить траекторию, их надежда на то, что кривая вывезет. Но кривая не вывозит.
B последнее десятилетие развитие российской экономической науки проходит под знаком растущей популярности институциональной парадигмы. Однако есть одна сфера экономических исследований отечественных обществоведов, до сих пор слабо затронутая институционализмом, – это экономическая история.
Трактовка институтов как сознательно и/или стихийно складывающихся "правил игры" естественным образом ставит вопрос, как и почему эти правила меняются. Сторонники новой экономической истории в духе Д. Норта делают акцент на сознательном выборе норм, на институциональном конструировании и экспорте институтов. Но есть и другая сторона проблемы изменчивости институтов – институциональная инерция, которая мешает выбирать, конструировать и экспортировать/импортировать институты. Эти аспекты стали главным объектом изучения новой школы экономической истории. Речь идет о возникшей в 1980-e гг. теории path dependence, "зависимости от предшествующего развития", основы которой заложены американскими экономистами-историками П.A. Дэвидом и Б.B. Артуром.
Идеи "новейшей экономической истории" широко известны за рубежом, но в России, к сожалению, их знают гораздо слабее, чем они того заслуживают. Между тем проблема path dependence – один из "русских" вопросов, над которыми наши интеллектуалы размышляют не один век. Всем известны "неразрешимые" проблемы типа "почему Россия не Америка?" или "почему хотим как лучше, a получается как всегда?". Но ведь суть проблемы path dependence можно выразить вопросом: почему в конкуренции институтов довольно часто "плохие" институты (нормы, стандарты и т.п.) побеждают "хорошие"? Эта проблема вбирает в себя анализ и устойчивой российской самобытности, и неудач попыток отказаться от нее в пользу кажущейся более эффективной системы социально-экономических институтов. Однако, несмотря на огромную актуальность для России парадигмы path dependence, ею занимаются пока считанные единицы, и даже переводная литература по этой теме почти отсутствует. Лишь "Экономический вестник Ростовского государственного университета" систематически помещает публикации по этой теме.
Интересным полем для творческой дискуссии экономистов, историков и социологов стал симпозиум, специально посвященный проблеме path dependence, состоявшийся весной 2005 г. в ГУ-ВШЭ (см. [Научный... 2005]), a также параллельная Интернет-конференция.
Обсуждение зависимости от предшествующего развития прошло ряд стадий. Все началось c "занимательной истории" o печатной машинке. Затем обнаружились аналогичные феномены в истории других технологических стандартов. Потом дискуссия перекинулась от анализа технологических стандартов к анализу чисто институциональных правил/норм. В настоящее время концепция path dependence выросла уже до относительно самостоятельной неортодоксальной теории.
Р.М. НУРЕЕВ, Ю.В. ЛАТОВ
Что такое path dependence и кaк ee изучают российские экономисты
Одной из важных примет развития социологической науки в последние годы стало ее стремление интегрировать историческое измерение. Это нашло свое отражение в работах Н. Элиаса, Ч. Тилли или Т. Скокпол. Есть основание говорить, в частности, о появлении нового течения – исторической социологии, на основе которой социологи стремятся преодолеть дисциплинарную раздробленность и выразить нетрадиционный взгляд на объекты и привычные подходы в социологии. Этот подход представляет немалый интерес, т. к. нацеливает исследование на процесс образования и эволюции политических объектов и, в частности, публичной политики. Он связан также с разделением объекта анализа (институты, программы, акторы и т.д.), что предполагает понимание развития политики в относительно длительных временных рамках (П. Сабатье предлагает, например, десятилетние временные рамки).
Наследие
На основе учета исторического измерения некоторые исследователи публичной политики подчеркивают особое значение влияния прежней политики на поведение публичных актеров. Это влияние, по их мнению, имеет большее значение, чем влияние того, что связано с управлением окружением и полезной информацией, или с комплексностью особых отношений в данной подсистеме (например влияние принудительных факторов). Как утверждают специалисты, именно наследие, оставленное предыдущими правительствами, представляется определяющим фактором возможных изменений публичного действия.
Анализируя эволюцию программ британского государства после Второй мировой войны, Р. Роуз показывает, что возможности выбора в изменении публичной политики ограничены прежней политикой. Так, на основе анализа законодательных актов он пришел к выводу о том, что в момент прихода к власти М. Тэтчер в 1979 г. более половины законов (56,6%) были проголосованы до 1945 г.; при этом в период правления королевы Виктории (1837-1901) были выработаны 26% законов, которые действовали и 20 лет спустя.
Можно ли в такой ситуации осуществлять радикальные изменения публичного действия? Если в обществе не проводятся революционные по своей сути преобразования, радикальные изменения в короткие временные сроки просто невозможны: сказываются принуждения, в частности, институционного происхождения, которые оказывают воздействие как на программы публичного действия, так и на политико-административных акторов. Согласно Р. Роузу,
"обязательств перед прошлым не могут избежать те, кто правит в данный момент, в меру того, насколько они встроены в публичное право и институты и осуществляются чиновниками".
С другой стороны, большинство программ реализуются автономно, что само по себе является препятствием для последующей переоценки.
Таким образом, механизмы социального действия, как правило, продолжают функционировать на тех же принципах и правилах, которые действовали и в момент своего создания, в то время как социально-экономическое окружение глубоко изменилось. Изменение публичного действия в таких условиях чаще всего осуществляется механически под воздействием логики самих программ.
Процессы зависимого пути (path dependence)
В изучении публичного действия историческое измерение породило. Как было отмечено выше, особое течение неоинституционализма, называемого историческим институционализмом. Оно ориентируется на изучение социогенеза механизмов публичного действия, а также принципов, ценностей, способов действия и соотношения сил, которые его характеризуют. Внутри этой общей ориентации, наибольшую известность получило понятие "зависимый путь" (path dependence ), которое описывает существование кумулятивных движений, кристаллизирующих системы действия и институционные конфигурации, присущие данной подсистеме и предопределяющие точный ход публичного действия.
Изначально path dependence опирается на экономическое понятие растущей продуктивности (increasing returns ) совокупности механизмов, питающих кумулятивную динамику. Она характеризуется четырьмя основными элементами:
- 1. Непредсказуемость: если основополагающие события имеют большое влияние, то все равно невозможно предсказать конечное состояние изначальных процессов.
- 2. Негибкость: чем больше продвигаешься в данном процессе, тем труднее осуществить новые выборы. Невозможно менять путь (path ).
- 3. Неэргодичность: это понятие предполагает, что происходящие события, в том числе и в ходе процесса, не могут игнорироваться. Они накладывают свой отпечаток на динамику процесса. И уже известная ситуация не может повторяться. Происходит эволюция, но не осуществляется некий цикл.
- 4. Потенциальная неэффективность начатого пути: начатый процесс не гарантирует оптимума или, по крайней мере, того, что будет найдено эффективное решение. Избранная альтернатива не всегда является такой, что ведет к лучшему результату.
В экономической области такая теория смогла объяснить неравенство экономического развития в зависимости от географических условий теми выгодами, которые все еще получают страны, ранее включившиеся в промышленную революцию.
Другой пример. В работах американских экономистов показано, что фордизм как способ экономической организации стал господствующим в массовом производстве. Однако своим появлением он в большей мере обязан структуре распределения капитала в США и Великобритании, чем своему более прогрессивному в экономическом отношении характеру. Всякий начатый "путь" в конечном счете имеет тенденцию кристаллизироваться и становиться все более принудительным по мере своего развития.
Согласно П. Пирсону, появлению кумулятивного процесса такого типа способствуют определенные условия. Прежде всего, существует процесс рутинизации, при помощи которого актеры привыкают действовать в определенных рамках, стремясь делать и думать определенным образом. Прогрессивное изменение практики в определенном направлении, по определенной оси является принудительным, исключающим возможность отказа от движения в направлении изменения. Изменение является средством улучшения контроля над процессом, что могло не получаться в самом начале его осуществления. Так, координация всего того, что связано с изменением, касается акторов, которые "вращаются" вокруг государства, групп интересов, политических партий, профсоюзов, средств массовой информации, тесно связанных с начатой динамикой.
Наконец, добавляются два фактора адаптивного предвосхищения у периферических акторов. В процессе изменения никто не хочет оказаться в маргинальной позиции, и потому акторы стремятся выбрать наиболее плодотворный путь или наиболее приемлемый.
Осознавая, что использование экономической концепции ставит операционные проблемы для политической науки, П. Пирсон показывает, что характеристики, присущие политике, укрепляют правильность такого анализа. Согласно Пирсону, многочисленные факторы оправдывают то, что процесс path dependence оказывается более приемлемым для политических объектов, чем для характеристики экономической динамики.
- 1. Политическое поле характеризуется прежде всего высокой институционной насыщенностью. Это является следствием множественности правил процедуры, комплексности законодательства в различных социальных полях, воздействия механизмов публичного действия, которые сами собой представляют принуждение для действия и накладывают отпечаток на поведение акторов.
- 2. Воспринимая один из первых шагов инкрементализма, П. Пирсон настаивает на неизбежно коллективной природе политического поля. Характерный пример. Большинство публичных благ, произведенных государством, по своей сути являющимся коллективным актором, не предназначены для индивидуального "потребления". И потому в политическом пространстве, более чем где бы то ни было, "акторы должны постоянно адаптировать свое поведение, предваряя поведение других акторов". Эта характеристика применима к тому моменту, когда начинается торг, движение к сотрудничеству и компромиссам.
- 3. Наконец, П. Пирсон настаивает на комплексности и неопределенности политики. Наталкиваясь еще раз на ожидания инкрементализма и ограниченной рациональности, но уже в другой, более широкой перспективе, нацеленной на относительно строгое определение институтов, он показывает, в какой мере полезна информационная слабость, трудность определения однозначных целей или краткосрочного горизонта действия, зачастую определяемого электоральным ритмом. Все это является принудительными факторами. В том, что касается целей публичного действия, то путаница интересов, множественность принципов и ценностей, присущих каждому актору, является препятствием для утверждения подлинной рациональности.
Учитывая эти различные характеристики, П. Пирсон в конечном счете показывает, что прогрессивная седиментация публичной политики, осуществляемая все более широким и все более разнородным бюрократическим аппаратом, определяет наиболее вероятный способ эволюции публичной политики, создавая тем самым препятствия всякой форме изменения. Втиснутые в пространство комплексного действия, акторы тесно связаны с изначальными процессами, которые служат их интересам и/или удовлетворяют некоторые из их ожиданий, и/или обрамляют или оправдывают их поведение в ограниченном пространстве. Эти процессы к тому же уменьшают неопределенность.
Нужно сказать, что гипотеза изменения публичного действия должна осмысливаться по отношению к этому запутанному пучку элементов, а эволюция публичного действия приобретает чаще всего форму, предопределенную весом различных переменных, которые "выпали в осадок" и институционализировались этими процессами path dependence .
Такой подход был применен П. Пирсоном для изучения реформ государства всеобщего благоденствия в Великобритании и в США. Исследуя потенциально разрушительный эффект программ ультралиберальных консерваторов, на идеях которых М. Тетчер и Р. Рейган были избраны на свои посты соответственно в 1979 и 1980 гг., П. Пирсон показывает, что предпринятые этими политиками реформы имели значительно меньшие последствия, чем это изначально ожидалось.
Чем это объясняется? Проводившиеся в Великобритании и США реформы столкнулись с совокупностью очень комплексных принуждений (скажем точнее – ограничений), которые освободили эти страны от пагубных последствий реформ. Более того, не было разрушено и государство всеобщего благоденствия в этих двух странах. В США произошло, например, соединение институционных элементов. И это соединение стало противовесом объявленным ориентациям: возникли конфликтные отношения между конгрессом и президентом, сказалась роль администраций и давление со стороны профсоюзов, ассоциаций пенсионеров и т. д.
Внутри процесса path dependence П. Пирсон, опираясь на работы ряда исследователей, подчеркивает ту роль, которую играют "ментальные карты" акторов. Поверх институционных механизмов, кумулятивные процессы, описанные выше, определяют специфические когнитивные структуры, которые облегчают понимание реальности и любую форму действия. Господствующие в данный момент когнитивные и нормативные матрицы, в меру их участия в механизмах социального построения реальности в подсистеме публичного действия, приобретают некоторую стабильность хотя бы в "нормальный" период. Они определяют легитимные границы публичного действия, оценивая некоторых политико-административных акторов и тех, кого это касается, системы координат, а потому они функционируют как редакторы неопределенности и определяют некоторые оси эволюции публичных политик.
Такая схема анализа позволяет описывать и анализировать связи, существующие между кумулятивными институционными основами и установившимися обменами между государством и теми, кого это касается. Патрик Ассентефель, в частности, показал как "государство во взаимодействии" способно влиять на эволюцию публичного действия. Анализируя программы различных правительств, нацеленных на уменьшение постоянного дефицита социальной сферы, он смог показать, что различия, существующие между Францией, Германией и Великобританией определяются природой формализованных обменов между врачами, например, и политико-административными актерами в каждой стране
В этой перспективе, обычно обозначаемой path dependence , ее можно понять как новый элемент, соединяя традиционное функционирование администраций и системы действия во взаимодействии публичных и частных акторов. Испытывая зависимость от укоренившихся привычек и принципов и силовых институционализированных отношений, акторы данной подсистемы публичного действия могут сталкиваться с "непонятными" им феноменами. Так, опираясь на свою привязанность к принципам и инструментам кейнсианства в проведении макроэкономической политики, некоторые правительства дали неадекватные "ответы" на экономический кризис 1970-х гг.
Аналогов явления, получившего в институционализме название «path dependence», на самом деле не так уж мало. Даже в неоклассической модели равновесия Вальраса уже присутствует оператор времени, объясняющий, каким образом происходит «нащупывание» равновесной цены. Та же поэтапность изменений воспроизведена и в известной паутинообразной модели равновесия. В микроэконометрических исследованиях прикладного характера (Р. Бланделл) рассматривается феномен, именуемый «зависимостью от текущего состояния» (state dependence). Неокейнсианцы, изучающие проблемы ригидности номинальных переменных, исследуют жесткость цен, объясняя этот феномен, в частности, «издержками на меню» и теориями «эффективной ставки заработной платы». Концепция гистерезиса, получившая распространение в макроэкономике, акцентирует внимание на инерционности изменения макропеременных. Все эти концепции объясняют, почему в реальности происходит плавное приспособление тех или иных переменных, делают акцент на значимости времени как экономической категории и возможности временной рассогласованности событий.
В отличие от этих теорий, концепция «зависимости от предыдущей траектории развития», изучаемая в новой экономической истории, рассматривает проблему развития экономической системы в целом, жесткость которой обеспечивается благодаря относительной неподвижности внутренних институциональных структур.
С нашей точки зрения, можно дать несколько объяснений изучаемому явлению. Представим их.
1. Path dependence легко объясняется с позиций системного подхода
. Так, один из представителей современного институционализма Джеффри Ходжсон в своей книге «Экономическая теория и институты» выдвигает положение о том, что любая социально-экономическая система строится на сочетании двух принципов: «принципа преобладания» и «принципа примесей». «Принцип преобладания» связан с наличием в ней некоей доминирующей экономической структуры. В основе «принципа примесей» лежит «закон необходимого разнообразия» Росса Эшби, согласно которому именно внутреннее многообразие и сложность системы позволяют ей отвечать на вызовы внешней среды и сохранять свою устойчивость.
Системность предполагает наличие уровней, иерархий, статусов, относительно жестких горизонтальных и вертикальных связей. До тех пор, пока накапливаемые количественные изменения не приводят к изменению качества, система остается внутренне устойчивой и самовоспроизводится. Удачно принципы построения устойчивых социально-экономических систем были описаны К. Поланьи: симметрия, центральность, автаркия. Последнее условие обеспечивает также внешнюю устойчивость системы: система не может быть излишне открытой, в определенной степени она должна быть самодостаточной. Во французской теории соглашений (Л. Тевено, Болтянски) выделены следующие принципы функционирования подсистем: автономия, системная интеграция, взаимодействие.
Сложные социально-экономические системы строятся по «принципу матрешки»: системы более высокого уровня включают системы второго уровня и т.д. Такая структура является равновесной до тех пор, пока она способствует выживанию каждого из уровней. Это обеспечивается за счет присутствия в ней относительно консервативных элементов, таких как ресурсы, в меньшей степени – знания и технологии, которые, в отличие от ресурсов, более подвижны.
2. Path dependence объясняется наличием доминирующих подсистем , нацеленных на воспроизводство существующих коллективных моделей поведения. Власть в обществе принадлежит тому слою, который располагает более ценным ресурсом. Ценность ресурса исторически задана и определяется отношением его полезности и редкости. Ресурсы, имеющие более высокую альтернативную ценность, приносят их владельцам ренту, которая частично расходуется на создание правил игры, закрепляющих права на данный ресурс (например, ограничивающих вход в отрасль для конкурентов), а частично на создание дискриминирующих правил игры = благоприятных условий для избранных. Более ценные права создают более высокие доходы, которые частично направляются на воспроизведение, укрепление или приумножение этих прав. Возникает замкнутый контур, выбраться из которого, согласно теории Д. Норта, можно только через прорыв в знаниях и технологиях, что изменит относительную ценность ресурсов. Для такого прорыва необходима своя институциональная среда, ориентированная на инновационную производственную, а не на инновационную перераспределительную деятельность.
3. Path dependence объясняется особенностями взаимодействия формальных и неформальных институтов. Если формальные институты с тем или иным успехом могут быть имплантированы из чужеродной среды, то неформальные, как правило, вырастают на собственной почве, хотя и эта почва может быть обильно удобрена заинтересованными и хорошо оплачиваемыми сеятелями (так, немалую роль в пропаганде норм общественного поведения, морали и жизненных стандартов играют СМИ). Формальные правила либо закрепляют неформальные установления, обеспечивая им правовые гарантии (в таком случае «запаздывание» объективно), либо создаются как альтернатива деструктивным неформальным нормам (здесь возможные разные варианты взаимодействия – вплоть до конфликта), либо возникают в порядке инициативы (импорт или институциональное проектирование). Далее идет процесс освоения, обучения, преодоления сопротивления, деформализации формальных правил. Неразвитые формальные институты в сочетании с сильными неформальными институтами (в большей степени) и некоторыми маргинальными формальными нормами (в меньшей степени) могут породить институциональных мутантов. После чего остается лишь повторять афоризм: «Хотели как лучше, а получилось как всегда».
4. Path dependence объясняется инкрементностью любых изменений
. «Природа не делает скачков». Нельзя в один день проснуться здоровым и богатым. И даже принятие закона требует некоторого времени для того, чтобы новые нормы заработали. А для этого нужна масса сопутствующих организационных изменений, разработка новых дополняющих и расширяющих правил более низкого порядка, их освоение, отмена или корректировка других норм.
Хорошим историческим примером подобной «революции» правил является принятие в 1995 г. закона о центральном банке, провозгласившего его независимость от правительства. Разделение монетарных и фискальных властей считается одной из самых важных институциональных реформ периода рыночной трансформации. Центральный банк перестал кредитовать бюджетный дефицит, был объявлен переход к «цивилизованным» способам финансирования последнего через размещение облигаций госдолга. Для того, чтобы новое правило заработало, Центральный банк вынужден был сделать первое отступление от рыночной идеологии – установил коридор валютного курса (тем самым устранив важного конкурента для рынка ГКО и создав специальную благоприятную среду для заимствований правительства). Второе отступление было сделано, когда ЦБ РФ сам стал скупать ГКО на вторичном рынке, так что к моменту августовского кризиса 1998 года в его активах облигации госдолга составляли уже 46%. То есть практиковавшееся ранее прямое финансирование бюджета за счет кредитов ЦБ РФ было заменено более сложной схемой скрытого финансирования, которая воспроизвела прежнюю идею только в более завуалированном виде. Хотели как лучше, а получилось как хуже.
Другой интересный пример демонстрирует, как неработающий закон о банкротстве, «подстроившись» к существующей институциональной среде, стал весьма эффективным. Первый российский закон о банкротстве подкреплялся очень сложными процедурами, предусматривающими в 60% случаев оздоровление предприятия. Он был мало интересен бизнесу и в большинстве случаев инициировался государством. Второй закон “О несостоятельности (банкротстве)”, вступивший в силу с 1 марта 1998 года (а в настоящее время действует третий закон – 2002 г.), существенно изменил положение вещей - в 80% случаев применения он позволял инициировать процедуру банкротства без особых разбирательств с должником (достаточно предоставить данные о трехмесячной задолженности), при минимальным участии государства. В результате для бизнеса открылась реальная возможность извлечения выгоды от действия закона, и закон заработал, превратившись в удобный способ передела собственности, заменивший существовавшие ранее неформальные механизмы этого передела.
5. Path dependence объясняется наличием сетей и устойчивых организационных структур.
Кроме производственных и технологических сетей, подробно описанных в литературе, существуют также сети социальные – интегрированные в сеть связи и накопленный социальный капитал. Одной из таких негативных сетей является коррупция, которая предполагает, что человек, попавший в бюрократическую структуру, какими бы изначально благородными принципами он не руководствовался, для того, чтобы остаться в ней, вынужден вести себя определенным образом. В этих сетях, возможно, размыты границы между политической рентой и взятками, то есть рентой в ее неприкрытом (нецивилизованном) виде. Капитализированная политическая рента формирует специфический актив бюрократа, получивший даже собственное название – «административный ресурс». Этот ресурс определяет способность бюрократа создавать избирательные барьеры, неявные правила, для этого нужно занимать определенную позицию в сети, иметь статус. В свою очередь, ценность «административного ресурса» определяется вмененным доходом – политической рентой бюрократа.
Интересна концепция «власти-собственности», в которой власть и собственность рассматриваются в качестве двух комплементарных статусных благ, соединение которых, возможно, дает еще и синергетический эффект. С нашей точки зрения, для этих благ существует своего рода обмен, определяющий относительную ценность их в данный момент времени. Интересно было бы проследить, какие циклы, «волны» существуют в этих обменных процессах. Согласно универсальному закону, предельная полезность накопленной власти снижается (хотя здесь возможные и переломные моменты, когда количество переходит в качество) - так же, как и собственности, значит, возможно некое институциональное равновесие, обеспечивающее равенство предельных выгод двух статусных благ. Однако, поскольку в реальности функции не являются непрерывными (нельзя добиться оптимального сочетания собственности и власти за счет их бесконечной дробности, да и существуют прямые запреты на совмещение предпринимательской и государственной деятельности), система работает через механизм «вращающихся дверей», то есть реализует себя посредством ротации бизнеса и политики. Наиболее удачные, попавшие в цикл, продвигаются по иерархической лестнице, менее удачные «застревают» в дверях.
6. Path dependence объясняется эффектом сопряженности институтов .
7. Path dependence можно рассматривать как зависимость от прошлого опыта. Любая система накапливает «историческую память». Эта память может сформировать определенное отношение к тем или иным действиям, мероприятиям, если люди их рассматривают «по аналогии» с предыдущими событиями. Так, в России, вследствие печального опыта функционирования структур, подобных МММ, «Чара», «Хопер», была дискредитирована в принципе неплохая идея паевых инвестиционных фондов, в то время как в других странах они доказали свою состоятельность и заняли достойную нишу в рыночной экономике. Рассуждая по аналогии, население теперь скептически относится к любым инновациям, связанным с коллективными инвестициями. Деятельность пенсионных фондов, страховых компаний, ипотечные займы рассматриваются через призму прошлого негативного опыта.
8. Path dependence объясняется особенностями человеческого поведения.
Как ни странно это звучит, в первую очередь, рациональностью индивидов, когда их целью является достижение приемлемого гарантированного результата при минимуме затрат. Всякие новации связаны с большими единовременными затратами инвестиционного характера, неопределенностью, необратимостью, тратой времени и ресурсов на создание адекватной инфрастуктуры (распространение, продвижение идеи), преодолением сопротивления со стороны старых структур, затратами на обучение. Кроме того, реально существует лаг осознания проблемы, выработки решения, лаг воздействия. Все это обусловливает инерционность поведения. Большое значение имеет также несклонность большей части населения к риску – гарантированный менее доходный вариант может быть привлекательнее высокорискового (вероятностного) более доходного варианта. Степень удовлетворения человека от приобретения чашки гораздо ниже степени расстройства от утраты той же самой чашки (Д. Канеман). Люди опасаются жить в эпоху перемен и другим не желают, даже если эти перемены сулят в будущем лучшее. Так, если бы в стране не произошла «шоковая терапия», которая поставила большую часть населения на грань выживания (достаточно вспомнить значительные задержки зарплаты в начале 90-х годов на фоне обвальной инфляции), в России еще долго не сформировался бы слой «вынужденных» предпринимателей, каковыми можно по полному праву называть большую часть предпринимателей 90-х.
