Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Сергей Гуриев
Мифы экономики. Заблуждения и стереотипы, которые распространяют СМИ и политики
Очевидное всегда враг правильного .
Бертран Расселл
Экономист, читатель и писатель
Книга Сергея Гуриева – это запись дискуссии между экономистом и обществом. Есть распространенные вопросы и недоразумения, кочующие из разговора в разговор. Есть разъяснения и мнения профессионала. Но дело не только в этом. Эта книга – еще и реплика в защиту дискуссии как таковой. Причем не любой, а той, которая ведется на высоком уровне качества.
Казалось бы, что тут защищать? Джон Мейнард Кейнс, Фридрих Хайек, Джон Гэлбрейт и другие экономисты первой величины, не жалея времени на написание газетных статей, в свое время создали стандарт такого рода выступлений. Ныне здравствующие Амартия Сен, Пол Кругман и Стивен Левитт продолжают традицию.
Но иностранные светила у нас мало известны, а их мнения далеко не всегда актуальны в России.
Нужны свои авторитеты, своя интеллектуальная среда. Но в российском публичном пространстве все еще мало фигур, обладающих качествами, необходимыми для хорошего обмена мнениями. Этих качеств как минимум три: компетентность, умение ясно излагать мысли и независимость.
Людей с образованием и экономической эрудицией в России теперь немало. За постсоветские годы открыты новые школы, изданы книги и получены степени в лучших университетах мира. Но многие из компетентных специалистов предпочитают не ввязываться в публичные дискуссии или существуют в блогосфере под псевдонимами. Одним мешают корпоративные правила, другим – конфликты интересов. В результате на поверхности оказываются люди, чьи профессиональные качества и мотивы, побуждающие к высказыванию, неясны.
Стандарты, на которые можно сослаться, существуют. Экономические факультеты мира принято ранжировать по количеству публикаций их профессоров в международных реферируемых журналах. С этой точки зрения Российская экономическая школа, возглавляемая Гуриевым, не имеет равных в России. Но очень немногие слышали об этих рейтингах, и не для всех они значимы. Большинство российских вузов существует вообще вне всяких мировых стандартов – и ничего, скажут их руководители, живут же как-то. Решение американской стороны выбрать РЭШ местом выступления президента Барака Обамы во время его визита в Москву в июле 2009 года можно считать косвенным «знаком качества» вуза, но, подозреваю, не все в России такой знак качества примут.
Не менее сложно дело обстоит и с независимостью. Проблема в основаниях, позволяющих считать того или иного эксперта независимым. Она создана верой во всесилие пиара и пропаганды, укрепившейся в последние лет десять. Распространенное убеждение, что за любой «авторитетной» позицией стоит частный или государственный заказ, подрывает доверие и к критике, и к похвале.
В дискуссии, завязавшейся в таких условиях, за каждым высказыванием ищешь заказчика, видишь поединок пиарщиков вместо идейного спора, в котором можно было бы сопоставить разные мнения. Расцветают теории заговоров, потому что далеко не всегда ясно, насколько искренен тот или иной эксперт и чьи интересы в данный момент он представляет.
И вот еще проблема: размыты критерии формирования авторитета, в том числе и морального. Какими качествами должен обладать признанный авторитет? Должен быть лауреатом премий, человеком высоких моральных качеств, фигурой, часто мелькающей в медийном пространстве? Проблемы с признанием подлинности этих «знаков качества» неизбежны в стране, где ученую степень и членство в научных сообществах можно купить, где уважение коллег для многих не является ценностью, а выход к массовой аудитории, например через телевидение, регулируется не спросом, а решениями узкой группы людей.
Положение это изменится не скоро. А книга уже написана. Жанр – развенчание мифов. Попытка ответить на вопросы, которые не заданы кем-то напрямую, а ставятся самой жизнью, точнее сложившимися представлениями о ее хозяйственном устройстве. Сложность здесь в том, что формулирование сложившихся мифов – на совести автора. Так что судить о результате следует не только по ясности ответов, но и по адекватности вопросов, которые автор задавал себе.
Перед нами разговор экономиста с публикой, в том числе и непосвященной. Но автор не пытается представить экономиста носителем непреложной истины. В советские времена это была наука, конструировавшая догмы. Гуриев стремится представить экономику наукой, призванной как раз догмы ставить под вопрос и развиваться поверх идеологических и национальных границ.
Экономика, считающаяся самой точной из общественных дисциплин, далеко не так точна, как «настоящие» естественные науки, – вероятно, в силу своей относительной молодости и необъятности предмета изучения. Экономист не пророк и не оракул, в чем все мы могли убедиться по ходу развития экономического кризиса. Гуриев сравнивает коллег с метеорологами и напоминает о случаях серьезнейших ошибок в прогнозировании.
Хуже того, экономисты еще и постоянно спорят («Где два экономиста, там три мнения»), так что у политиков может возникать ощущение, что им никогда не добиться от этих визирей однозначных советов по важнейшим вопросам. Но и без них нельзя: иначе не составишь антикризисные планы и не вернешь доверие рынков.
Именно поэтому экономисты часто бывают советниками и министрами, но редко становятся главами государств. Экономисты понимают многозначность и динамику рынков, а руководителям нужна однозначность и статика. А это стихия юристов. Вот и представители нового поколения лидеров – Барак Обама, Николя Саркози, Дмитрий Медведев – юристы. Но посмотрим, как покажут себя лидеры, родившиеся в 1970-е. Это поколение, к которому принадлежит и автор книги, скоро должно выйти на первый план в политике и экономике.
...Максим Трудолюбов, редактор отдела «Комментарии» газеты «Ведомости»
Кате, Саше и Андрюше
Величайший враг правды зачастую не ложь – преднамеренная, запутанная и бесчестная, – а миф – настойчивый, убедительный и нереалистичный .
Джон Кеннеди
История этой книги началась в январе 2003 г. в Давосе. Заместитель главного редактора газеты «Ведомости» Марк Уайтхауз предложил мне написать серию статей в стиле Schools’ Briefs, подобную той, что печаталась в еженедельнике The Economist в 1990-е. Раньше я уже публиковался и в журнале «Эксперт», и в «Ведомостях», но именно с этого предложения Марка начался мой опыт сотрудничества с газетой на регулярной основе. Придумать название и формат для цикла статей мне помог Андрей Николаевич Илларионов, предложив сосредоточиться на развенчании распространенных мифов об экономике. С тех пор я написал тридцать статей для «Ведомостей» (с перерывом на 2003–2004 учебный год, когда я преподавал в Принстонском университете). Они и легли в основу этой книги вместе со статьями, опубликованными в «Эксперте», The Moscow Times, New York Times, «Русском фокусе» и «Огоньке».
Цель «Мифов» – показать читателю на конкретных примерах, что передовые достижения экономической науки имеют прямое отношение к происходящему сейчас в России. Это позволит ему справляться с потоком экономических мифов и предубеждений, которые обрушиваются на него.
Это, безусловно, не первая попытка ученого-экономиста донести до читателя последние достижения науки. Только за последние несколько лет на русском языке вышли «Голая экономика» Чарльза Уилэна , «Секс, наркотики и экономика» Дианы Койл , «Великая ложь» Пола Кругмана, «Фрикономика» Стефана Дабнера и Стивена Левитта. Зачем же нужна еще одна книга? Мне, конечно, трудно тягаться с Кругманом и Левиттом – нобелевским лауреатом и обладателем медали Кларка (и, следовательно, претендентом на Нобелевскую премию) соответственно. Но у меня есть важное преимущество: я стараюсь рассматривать российские проблемы, которые не знакомы американцам, и, естественно, я лучше представляю себе доминирующие в сознании россиян экономические мифы.
Я благодарен моим редакторам в «Ведомостях» и «Эксперте» – Марку Уайтхаузу, Максиму Трудолюбову и Александру Ивантеру, – которые помогли мне написать эти серии статей.
Большинство идей для них родилось в беседах с Андреем Илларионовым, Владимиром Преображенским, Кристофом Рюлем и коллегами из Российской экономической школы (РЭШ) и Центра экономических и финансовых исследований и разработок (ЦЭФИР). Несколько статей написаны по мотивам совместных научных работ с моими соавторами Юрием Андриенко, Судипто Бхаттачария, Марией Горбань, Барри Икесом, Ольгой Лазаревой, Расселлом Питтманом, Андреем Рачинским, Константином Сониным, Гидо Фрибелем, Сергеем Цухло, Елизаветой Шевяховой и Ксенией Юдаевой.
Эта книга стала возможной благодаря замечательной работе коллектива издательства «Альпина Бизнес Букс», особенно Алексея Ильина, Ольги Осадчей, Полины Суворовой и Сергея Турко.
И, конечно же, главный вклад в эту книгу внесли мои родители и моя семья – Катя, Саша и Андрюша, – они не только терпеливо относились к моей работе, но и каждый раз напоминали мне о смысле жизни, вселенной и всего остального.
...Сергей Гуриев, Москва, 2006 г.
Предисловие к четвертому изданию
Книга «Мифы экономики» выросла из моих колонок «Мифы экономики» и «Уроки экономики», которые выходили в 2003–2005 гг. в газете «Ведомости». В начале 2009 года я дополнил книгу главой (второй по счету) о разворачивавшемся тогда глобальном кризисе, тоже написанной на основе колонок цикла Ratio economica в «Ведомостях».
С тех пор многое изменилось. Закончился финансовый кризис, миновал экономический кризис, но начался кризис суверенных долгов, который в лучшем случае приведет к замедлению роста глобальной экономики, а в худшем – к рецессии в отдельных странах и острому финансовому кризису во всем мире. Тем не менее я не стал переписывать вторую главу, потому что мне кажется важным вспомнить, как воспринимались события 2008–2009 гг. в разгар кризиса. Многие аналитики тогда предрекали Великую депрессию, спад американской экономики на 10 % и крах капитализма. Ничего этого не произошло, и не должно было произойти. Это был обычный кризис (от которых мы, впрочем, давно отвыкли), и преодолеть его удалось достаточно быстро и традиционными методами.
Нынешняя ситуация совсем другая. Впервые кризис суверенного долга разразился в развитых странах. Когда я пишу эти строки, суверенный долг США составляет примерно 100 % годового ВВП (больше, чем когда-либо в истории этой страны в мирное время). В странах еврозоны долги приближаются к 90 % ВВП – притом, что так называемые маастрихтские критерии предусматривают ограничение 60 % ВВП. В Греции, Италии, Испании, Португалии и Ирландии долги превышают 100 % ВВП. Уже сейчас понижены кредитные рейтинги большинства европейских стран и понятно, что дефолта Греции не избежать. Почему же в новом издании «Мифов экономики» нет главы о долговом кризисе? С 2009 года мы с Олегом Цывинским в серии Ratio economica написали почти сто колонок, в том числе о происходящих сейчас событиях, однако я решил не включать этот материал в книгу. Дело как раз в том, что крайне трудно предсказать, как будет развиваться долговой кризис – в том числе и потому, что американские и европейские политики совершают много ошибок. И сегодня не поздно спасти еврозону при помощи вполне очевидных реформ, можно снизить и американский долг за счет реорганизации налоговой системы и сокращения расходов. Но сделают ли это американские и европейские политики, пока непонятно.
Поэтому я не стал менять ни буквы в издании 2009 года. Я старался писать книгу так, чтобы ее содержание не зависело от текущих событий, и сегодня, спустя три года после предыдущего издания, считаю, что каждая глава в ней по-прежнему актуальна.
...Сергей Гуриев, Москва, февраль 2012 г.
Мифы экономики
Сколько стоит человеческая жизнь? Почему одни страны бедны, а другие богаты? Какая модель борьбы с бедностью лучше – американская или европейская? Что делать с олигархами? Как построение вертикали власти сказывается на конкурентоспособности российской экономики? Нужны ли нам импортные пошлины, миграция, Стабилизационный фонд, независимый Центральный банк, развитые финансовые рынки? Какова точность экономических прогнозов? Как реформировать и регулировать естественные монополии? Как готовить и проводить реформы, чтобы избежать последствий, которые наблюдались, к примеру, при монетизации льгот? Как бороться с коррупцией? Есть ли для России место в глобальной экономике и чьи интересы защищают антиглобалисты? Можно ли использовать экономические стимулы для реформирования образования и науки?
Вопреки распространенной точке зрения современная экономическая наука дает ответы на большинство этих вопросов. Книга, которую вы держите в руках, это как раз попытка рассказать о достижениях мировой экономической науки, актуальных для России.
Отношение к ученым-экономистам, мягко говоря, неоднозначное. Их высмеивают за двусмысленность выводов, неадекватность прогнозов и моделей. Но за последние десятилетия экономическая наука добилась огромного прогресса, и знать о ее последних достижениях, по крайней мере, полезно. Как говорил Кейнс, «идеи экономистов и политических философов – правильные они или нет – обладают куда большей силой, чем принято считать. На самом деле именно они управляют миром. Практики, которые полагают себя свободными от влияния таких идей, на самом деле являются рабами какого-нибудь давно забытого экономиста» .
Социальная психология подтверждает: люди часто принимают решения, опираясь на стереотипы, сформировавшиеся из повседневного опыта и информации, которая получена из разных, необязательно надежных, источников. В том числе из устаревших учебников. Преимущество научного подхода в том, что он позволяет четко сформулировать структуру этих стереотипов и сопоставить их с имеющимися данными. Зачастую экономические стереотипы, прижившиеся в обществе, не выдерживают такой проверки, поскольку либо не являются внутренне логически согласованными, либо не совпадают с результатами эмпирических исследований. Такие стереотипы – назовем их экономическими мифами – бытуют не только в России. Но именно у нас они особенно многочисленны и влиятельны. К сожалению, мифы экономики распространены даже среди высших руководителей государства, лидеров бизнеса и, как это ни странно, экспертного сообщества. У этого феномена есть несколько объективных причин.
В конце 1980-х гг. большие надежды россиян были связаны с западной экономической наукой. Тогда казалось, что стоит только заменить марксистскую политэкономию на «Экономикс», как в стране сразу наступит всеобщее благоденствие. Однако завышенные ожидания обернулись жестоким разочарованием, и после неудач 1990-х большая часть населения убедилась, что западная экономическая наука просто неприменима к России.
Если взять одноименные учебники «Экономикс» Макконнелла и Брю или Самуэльсона и Нордхауза для первого курса университета, то они по определению излагают простейшие принципы, которые относятся в первую очередь к идеальной рыночной экономике с конкурентными рынками и бескорыстным эффективным правительством. Понятно, что даже экономики США и Западной Европы не идеальны, а уж к России эта базовая теория неприменима вовсе.
Однако экономическая наука не ограничивается теориями столетней давности, изложенными в учебниках для первого курса университета и пятидесятилетней – для третьего курса. Для нас важны именно новейшие достижения экономической теории, появившиеся благодаря исследованиям ситуаций, связанных с несовершенством рынков, коррумпированностью и неэффективностью властей. К сожалению, эти исследования как раз мало известны в России. Они или не переведены на русский язык, или излагаются только в учебниках магистерского и аспирантского уровня, недоступных широкому кругу читателей. К тому же соответствующей терминологией владеют лишь некоторые российские экономисты, а учебные заведения, где преподаются подобные курсы, можно пересчитать по пальцам. Тем не менее наметились и положительные тенденции: выпускники таких учебных заведений играют все более важную роль в обществе, а в Россию начинают возвращаться выпускники лучших американских и европейских докторантур. Поэтому борьба с мифами – дело совсем не безнадежное.
Цена жизни
Когда читаешь статьи и книги экономистов, трудно избавиться от ощущения, что главные цели этой науки – абстрактные понятия вроде роста ВВП, снижения инфляции, коэффициента Джини, индекса Херфиндаля – Хиршмана и проч. Тем не менее за этими показателями стоит благосостояние каждого из нас. Экономика необходима лишь постольку, поскольку она дает возможность конкретному человеку избежать материальных лишений, решить проблемы бедности, голода и болезней.
Многочисленные исследования показывают, что с этими трудностями можно справиться лишь за счет экономического роста. Экономическое благосостояние – измеренное в ВВП на душу населения – ценно не само по себе, а потому, что именно в богатых странах удается справиться с голодом и болезнями, добиться развития науки, образования и культуры. Сейчас даже самые бедные граждане США живут лучше средних американцев начала ХХ в. и намного лучше жителей развивающихся стран. Ценность человеческой жизни как таковая – один из индикаторов экономического развития, и ее, вопреки распространенному мнению, вполне можно измерить. На мой взгляд, ценность жизни – это как раз самый главный критерий успеха экономического развития.
Миф 1. Человеческая жизнь бесценна
Любые попытки определить ее стоимость и использовать эти оценки при разработке экономической политики – аморальны и опасны
Человеческая жизнь бесценна. Так ли это? Попытки определить стоимость человеческой жизни в долларах на первый взгляд кажутся аморальными. Однако отсутствие таких оценок приводит к еще большим социальным и нравственным проблемам. Сколько нужно платить родственникам погибших в боевых действиях или в результате террористических актов? Сколько не жалко потратить, чтобы сократить смертность в дорожно-транспортных происшествиях, на пожарах и в результате несчастных случаев? Представление о бесценности человеческой жизни часто оборачивается ее бесплатностью: родственники погибших не получают почти ничего, а проекты, которые могли бы снизить уровень смертности, считаются слишком дорогостоящими. Государство и общество предпочитают тратить деньги на другие важные цели. Но что в конечном счете важнее нашей собственной жизни?
Как оценить, сколько стоит жизнь? Можно предположить, что стоимость жизни равна величине «человеческого капитала», равного, в свою очередь, добавленной стоимости, которую человек производит за всю свою жизнь. Используя этот подход, можно прийти к выводу, что стоимость жизни среднего россиянина – всего лишь около $100 тыс. Кроме того, из этой теории следует, что жизнь одного миллиардера стоит столько же, сколько жизнь всех жителей небольшого города, вместе взятых.
Однако такой подход может показаться не только оскорбительным, но и поверхностным с точки зрения экономической науки. Человек – это не только то, что он производит. Мы живем не для того, чтобы работать, а работаем для того, чтобы жить. Профессиональная деятельность – это лишь небольшая составляющая жизни, поэтому и стоимость жизни должна быть намного выше «человеческого капитала».
Чтобы выяснить, насколько мы сами ценим свою жизнь, была разработана другая, более обоснованная методология. В последние 20–30 лет экономисты разных стран провели десятки исследований, пытаясь оценить так называемую стоимость среднестатистической жизни. В основе этой методологии лежит анализ реальных решений, при принятии которых люди взвешивают стоимость своей жизни. Цену жизни можно вычислить, зная, например, насколько дороже стоят более безопасные автомобили в сравнении с обычными или насколько выше заработная плата у тех, кто работает на опасном производстве.
Для оценки стоимости среднестатистической жизни необходимы очень хорошие микроэкономические данные, поэтому неудивительно, что подавляющее большинство работ проведено в США. Результаты исследований американского рынка труда показывают относительно небольшой разброс оценок: от $4 млн до $9 млн (в ценах 2000 г.) за одну жизнь . Аналогичные оценки получаются и при анализе решений о покупке автомобилей, установке противопожарного оборудования, покупке недвижимости с учетом экологической ситуации и т. д. Надежность этих оценок настолько высока, что правительство США использует методологию определения стоимости жизни при принятии решений об инвестиционных проектах в важных сферах – охране окружающей среды, здравоохранении, безопасности на транспорте.
Проведение подобных исследований в России пока не реально. Однако можно попробовать оценить стоимость жизни россиянина, используя американские данные. Анализ стоимости среднестатистической жизни для различных выборок американцев (см. вышеупомянутую работу Кипа Вискузи и Джозефа Альди) показывает, что эластичность стоимости жизни по доходу составляет всего лишь 1/2, а не единицу (как можно было бы ожидать согласно теории «человеческого капитала»). В переводе на повседневный язык это значит, что цена жизни тех, кто зарабатывает на 1 % больше, выше только на 0,5 %, а при увеличении дохода в 4 раза стоимость жизни лишь удваивается (надо возвести 4 в степень 0,5, то есть взять квадратный корень из 4). Выходит, стоимость жизни россиянина примерно в 3 раза ниже аналогичного показателя для американца (3 – квадратный корень из соотношения ВВП на душу населения в России и США в 2004 г.). То есть составляет от $1,3 млн до $3 млн . Следовательно, требования родственников людей, погибших в Театральном центре на Дубровке, никак нельзя считать чрезмерными. А размер страховых выплат родным военнослужащих, участвующих в боевых действиях, оказывается на порядок или два ниже справедливой суммы.
Можно, конечно, возразить, что Россия – не США и экстраполяция американских данных не вполне правомерна. Тогда попробуем сопоставить полученные оценки с исследованиями, касающимися менее развитых стран? По понятным причинам вычислить стоимость среднестатистической жизни для развивающихся стран очень трудно. Заслуживающие доверия оценки получены только для Индии. Самая нижняя оценка стоимости жизни индийца составляет $1 млн. Если учесть, что Индия отстает от России по ВВП на душу населения в четыре раза, то экстраполяция индийских данных позволяет оценить жизнь россиянина на уровне $2 млн и выше. Эта цифра, как мы видим, укладывается в полученный нами ранее диапазон $1,3–3 млн.
Почему так трудно сравнивать Россию с развитыми странами? Возьмем для примера статистику дорожно-транспортных происшествий (ДТП). В России ежегодно на дорогах погибает более 30 тыс. человек, а в Швеции – менее 600 человек. При этом автомобилей в Швеции всего лишь в три раза меньше, чем в России. Для снижения смертности в ДТП нужны не такие уж большие расходы. Даже в очень благополучной с точки зрения дорожной безопасности Британии все еще есть возможность сократить уровень смертности, потратив около $150 тыс. на каждую спасенную жизнь. В России сокращение смертности обошлось бы гораздо дешевле.
Главное, впрочем, не то, что нашу жизнь крайне низко ценит государство, а то, что свою жизнь часто не ценим мы сами. Об этом свидетельствуют будничные привычки наших водителей: они не любят пристегивать ремни безопасности, садятся за руль пьяными, выезжают на встречную полосу. Когда не ценишь свою жизнь, так же пренебрежительно относишься и к чужой: средний российский водитель не считает своим долгом уступить дорогу пешеходам и спешащим на вызов машинам скорой помощи.
Список доказательств того, что мы не ценим свою жизнь, можно продолжать до бесконечности: курение, чрезмерное употребление алкоголя, пренебрежение правилами противопожарной безопасности.
Экономика относится к тем наукам, которые интересны очень многим людям не только в теоретическом отношении. Эта ситуация порождает много стереотипных мнений, которые популярны, но далеко не всегда совпадают с тем, что думают сами учёные. Прояснить эти вопросы и развеять расхожие мифы об экономике делает попытку книга ректора Российской экономической школы Сергея Гуриева.
Вы начинаете книгу с главы о ценности человеческой жизни. Там вы делаете заключение, что, пока в России люди не перестанут считать себя людьми второго сорта, проблемы с ценностью человеческой жизни мы не изживём. Как вы считаете, что для этого нужно?
Мы потому так мало ценим свою жизнь, что нам кажется, что качество жизни у нас невысокое. И это, видимо, относится к целому ряду аспектов, о которых дальше идет речь в книге: что, вообще говоря, и материальная сторона могла быть лучше, и коррумпированная страна - не такая страна, в которой мы хотели бы жить… Многие из этих вещей зависят от нас самих, многие - от экономической политики, поэтому дальше в книге идет речь и о ней.
Насколько важны объективные показатели (экономические), и насколько психологические? Как они между собой связаны?
Они связаны. Ощущение удовлетворенности социальной средой - это очень важно. В одной книге не может быть всего на свете, это книга про экономику, тут очень мало говорится про психологию. На удовлетворенность жизнью влияют не только экономические факторы, но экономические - в том числе.
Вы пишете о путях выхода из кризиса. В частности, затрагиваете Великую депрессию в Америке. Выход из неё считается победой кейнсианства - когда увеличилась роль государства в экономике. А вы как раз с этим спорите, как я понимаю?
Я не говорю, что это совсем неправильно, но не все то, что делал Рузвельт, было полезно. И, в частности, то, что Рузвельт фактически отменил антимонопольную политику - это была ошибка. Потому что выход из кризиса, будь он связан с кейнсианским решением или нет, вообще говоря, должен сопровождаться перестройкой экономики: банкротством некоторых предприятий, перераспределением рабочей силы. И это то, чего Рузвельт не сделал. Он защитил профсоюзы, тем самым фактически обрекая на безработицу тех людей, которые не были их членами. В обмен на это он защитил промышленников от конкуренции.
В недавнем кризисе ситуация была совсем другой. Мир понимает, что протекционизм - это опасная игра. Между лидерами большой двадцатки была координация, они гарантировали друг другу, что не будут заниматься протекционизмом. Несмотря на то, что они свои обещания нарушили, в целом всплеска протекционизма не произошло. Кроме того, один из механизмов - это Всемирная торговая организация, которая многое из того, что государства делали в 30-х годах, сегодня запретила для своих членов.
Еще одна вещь: одна из наиболее очевидных проблем Европы - негибкий рынок труда. Если человека нельзя уволить, это означает, что рабочие места не создаются, те, у кого рабочие места есть, находятся в выигрышном положении. А молодежь не имеет шансов получить рабочее место.
Это связано с силой профсоюзов?
Да. В Америке именно это сделал Рузвельт, но с тех пор это все изменилось, и Америка - гораздо более гибкая страна с точки зрения рынка труда. То же самое сделал Шрёдер 10 лет назад в Германии, поэтому немецкая экономика такая динамичная. Этого не произошло в Греции, Испании, Италии, и мы видим, что в Испании огромная безработица среди молодежи. Если бы в Испании был более гибкий рынок труда, такой, как в Германии, проблем было бы гораздо меньше. То же самое - в Италии, и сейчас там идет реформа рынка труда, потому что это крайне необходимо для создания рабочих мест и для экономического роста.
То есть получается, что профсоюзы, защищая работников в короткой перспективе, негативно влияют на их интересы в длинной?
Да. Но работник разный. Защищая ваше рабочее место, я действительно охраняю вас от конкуренции с другими работниками. Они от этого, естественно, страдают, и я как ваш работодатель тоже страдаю, потому что в плохое время я мог бы вас уволить или понизить вам зарплату, сохранив ваше рабочее место. Вот этой гибкости не хватает, и это плохо.
Причем это особенно страшно в еврозоне, члены которой не могут восстанавливать конкурентоспособность за счет снижения обменного курса. И это то, что стало известно в 30-е годы. Тогда в Великую депрессию страны вошли с золотым стандартом, во время неё они от него отказались. Надо понимать, что золотой стандарт очень похож на евро - ваш валютный курс не может свободно меняться, и потому вы не способны быстро реагировать на проблемы. Нельзя удешевить рабочую силу за счет девальвации. В еврозоне нет ничего плохого до тех пор, пока страны, которые туда входят, имеют похожую структуру экономики и им вместе надо удешевлять или повышать в цене свою валюту. В ситуации, когда одной стране нужно резко снижать курс валюты, а другой - нет, обе страны, естественно, страдают.
Насколько действия Рузвельта во время Великой депрессии согласовывались с теорией самого Кейнса?
Вот эта часть не очень согласовывалась. Основная теория Кейнса была в том, чтобы увеличить госрасходы. Вообще говоря, и в этом кризисе было много кейнсианского. Кругман пишет, что мы недостаточно много тратили денег по кейнсианскому рецепту. С одной стороны, это правда, а с другой, и в России, и в Америке дефицит бюджета резко вырос.
Другое дело, что, кроме кейнсианских рецептов, были и рецепты монетаристов. В России почему-то считается, что монетаристы против того, чтобы печатать деньги. Это неправда. Первая главная книга Милтона Фридмана была о том, что во время Великой депрессии денег было напечатано недостаточно много. Стандартный рецепт сегодняшнего монетариста заключается в следующем: если у вас есть рецессия, нужно делать не дефицит бюджета, а вбрасывать деньги в экономику, снижать процентные ставки и печатать деньги. Но есть проблема - и Кейнс на нее справедливо указывал, - что страна может попасть в ловушку ликвидности. Если вы снижаете процентные ставки, вы можете их снизить только до нуля, и тут уже ничего, кроме фискальной политики, вам не может помочь. В этой ловушке сегодня находятся Англия, Америка, Европа и Япония.
А вы сами себя причисляете к какой-то экономической школе?
Нет, сейчас нет таких школ. Произошла конвергенция всех учений и теорий, поэтому в каждой конкретной ситуации нужно задавать вопрос: а что нам говорят данные? Если у нас есть некая гипотеза, что нам говорят данные об этой гипотезе? Я думаю, что в основном консенсус среди экономистов существует. Он заключается в том, что, если есть кризис, лучше реагировать средствами денежной политики. Если есть нулевая процентная ставка, то, видимо, нужно реагировать при помощи бюджетной политики.
При этом есть огромные разночтения по поводу эффекта бюджетно-денежной политики, и этот кризис поможет продвинуться в вопросе, например, о величине мультипликатора. Если вы сегодня откроете учебник, то кейнсианская теория иллюстрируется историей про мультипликатор, где, если государство тратит рубль, тот, кто его получил, скажем, 20 копеек сбережет, а 80 потратит дальше. Тот, кто получит эти 80 копеек, тоже что-то произведет-продаст, из них 16 копеек сбережет, а 64 потратит дальше. Если вы сложите эти числа, у вас получится, что государство потратило рубль, а ВВП вырос на пять рублей.
Человек, который прочитает этот учебник, естественно, подумает, что мультипликатор очень большой. В литературе сейчас очень много расхождений: некоторые люди считают, что мультипликатор меньше единицы, некоторые - что полтора, но никто не считает, что это пять или десять. Об этом можно судить и по размеру фискального стимула. Например, в Америке он составил четыре процента ВВП в год. В России сопоставимую величину. Если представить себе, что мультипликатор - пять, то, конечно, вам не нужен такой огромный пакет помощи. Раз вы тратите такие большие деньги, то это означает, что вы сами не верите в этот большой мультипликатор.
Но он не пять?
Нет. Поэтому такие споры продолжаются, потому что мерить величину мультипликатора очень трудно, трудно провести натурные эксперименты. В чем логика низких мультипликаторов? Это то, что называется эквивалентность Барро-Рикардо. Аргумент очень простой: государство тратит рубль, вы получаете этот рубль и думаете: а как государство будет расплачиваться по своим долгам? Наверное, повысит налоги. И, соответственно, чтобы в будущем иметь деньги, я лучше сегодня сберегу из этого рубля не 20 копеек, а целый рубль. Или 80 копеек.
А это как раз и увеличивает сбережения, с которыми, по идее, и нужно бороться?
Да, именно так. Во время кризиса государство хочет, чтобы тратили больше. Но если есть такая проблема, то люди не доверяют тому, что эти деньги им подарили навсегда, потому что дефицит бюджета будущие поколения должны будут как-то погашать: повысят налоги или сократят расходы.
Кроме того, ведь в долгосрочной перспективе мы знаем, что рубль, потраченный государством, потрачен неэффективно. Если сегодня государство потратило рубль, то завтра налоги придется повышать не на рубль, а даже больше, чтобы компенсировать эту неэффективность. Поэтому нет абсолютно кейнсианского рецепта, все понимают, что в долгосрочной перспективе государственные расходы - это не так хорошо. Но есть тонкость. В некоторых странах понятно, на что нужно тратить деньги. В некоторых - нет. В Америке есть проблемы с инфраструктурой, но в целом все дороги построены. В России есть дороги, которые нужно построить, и в России аргумент про мультипликатор гораздо сильнее, и я об этом пишу в этой книге.
Но в России есть и проблема с мультипликатором, которая заключается вот в чем: воруют и вывозят.
Получается, вложенные деньги инициируют мультипликатор соседней экономики.
Совершенно верно. И это был аргумент противников большого увеличения госрасходов в России. «Мы построим дорогу, но большую часть этих денег украдут и вывезут». Что с глобальной точки зрения не так страшно, но с точки зрения этого конкретного министра финансов обессмысливает весь этот фискальный стимул.
А можно сказать, что экономика становится все более точной наукой?
Нет. Она дисциплинированная наука в том смысле, что в ней научная работа по-прежнему устроена так: предположения, аксиомы, теоремы, что из этих теорем следует, эмпирические гипотезы, которые следуют из выводов теорем, и тестирование их при помощи данных. Но сказать, что мы точнее умеем предсказывать кризисы, мы не можем, потому что кризисы - это в том числе психологическое явление, которое мы не умеем измерять и предсказывать. Качественный скачок, я бы сказал, произошел вот в чем: в развитых странах, близких к равновесию, денежную политику легче обсчитывать. Ее мы понимаем относительно хорошо.
Но ситуации каких-то резких изменений по-прежнему невозможно точно предсказать?
Нет. И это связано с тем, что есть стадное поведение, есть «пузыри», «бычьи тренды». Ну вот, грубо говоря, сколько должен стоить Facebook? На этот вопрос очень трудно ответить. И мы видим, что лучшие инвест-банкиры, которые получают огромные деньги, не смогли на него ответить правильно. Такого рода ошибки в оценках могут быть.
Экономика сейчас вышла из периода, когда она делилась на разные школы, и слилась воедино?
В принципе в макроэкономике школы по-прежнему существуют, и они делятся на неоклассиков и неокейнсианцев. Иногда их делят географически: неоклассики живут возле озер, а неокейнсианцы - возле океана. Их называют «freshwater macroeconomists» и «saltwater macroeconomists». Во многом «пресноводные» победили, потому что в последнее время молодое поколение, которое в последние 20 лет начало работать профессорами, в основном «пресноводные». Неокейнсианцы существуют, они очень влиятельны, потому что они люди очень активные. Но они не генерируют новых профессоров.
С другой стороны, не нужно преувеличивать разницу между этими людьми. И те, и другие строят похожие модели, и у тех, и у других есть неокейнсианские элементы. В чем заключается неокейнсианство? Предполагается, что цены и зарплаты не сразу подстраиваются. В чем заключаются неоклассические элементы? В том, что много проблем возникает на стороне предложения. Передовые модели учитывают очень много неэффективностей, включая и психологический фактор: люди формируют свои ожидания не рациональным образом.
А вот freshwater macroeconomists - они больше европейцы?
Нет, нет. «Озера» в США, Миннесота и Чикаго. Надо понимать, что экономическая наука в огромной степени американоцентрична. Но это не означает, что эти люди американцы. Большинство новых PhD по экономике приехали в Америку получить PhD, или родились в Америке в семье иммигрантов, либо приехали и поступили в колледж в Америке. По-прежнему это в основном мужчины и по-прежнему скорее белые, чем афроамериканцы. И большинство из них европейцы.
Почему так произошло, что наука сконцентрировалась в Америке?
Американская система высшего образования лучше других. И не только в области экономики. Есть другие науки, где это не совсем так, но в целом американское высшее образование и наука устроены разумно. И другие страны, которые реформируют свое образование, строят свою науку и образование примерно по такому же образцу. Все равно в каждой стране есть своя специфика, но есть несколько идей, которые отточены до совершенства в американской системе. Во-первых, это конкуренция: вузы конкурируют за студентов, вузы конкурируют за профессоров. Это многоканальность источников финансирования: вузы конкурируют за деньги доноров и поэтому фактически выполняют социальный заказ на исследования. Чтобы получать деньги, вам нужно делать то, что интересно обществу, а не какому-то там чиновнику.
Чиновники - только одни из заказчиков?
Да, одни из. При этом даже их деньги распределяются по системе peer review - очень важно, как сами профессора оценивают друг друга: для назначения на профессорские позиции, при получении грантов. И, конечно, в целом нетерпимость к нечестности, к плагиату - это очень важно. Это очень здоровая система. При этом нет никакого бинома Ньютона, если бы вы хотели построить хорошую систему, вы бы ровно такую и построили.
Хорошее образование - это обязательно платное образование?
Большинство ученых получили свое образование бесплатно. Большинство людей, которые учатся на программах PhD, особенно по экономике, получают полную стипендию и не платят за образование. На PhD уровнях это скорее правило, чем исключение. На уровне колледжа - да, американцы платят много денег, но в целом работает принцип need-blind admission, то есть, если вы не можете заплатить, но приемная комиссия считает, что вы достойны учиться, то в последнее время в топ-школах принята такая позиция, что вы будете учиться бесплатно. Раньше была такая позиция «берите кредиты и учитесь». Теперь топ-школы стали настолько богатыми, что они говорят «учитесь бесплатно».
Это должно довольно дорого им обходиться.
Это огромные деньги. Если вы богатый человек, с вас возьмут 50 тысяч долларов, плюс еда и проживание. И эти суммы растут быстрее, чем инфляция. Люди этого часто не понимают, но образование - это очень хорошая инвестиция. Почему? Потому что, когда вы покупаете образование, вы покупаете его at cost - вузы не зарабатывают прибыли. Все, что они зарабатывают, они вкладывают в повышение же качества образования. Когда вы платите за образование, вы платите столько, сколько оно обходится вузу. И весь выигрыш от этого образования достается вам же.
Очень важная часть заключается вот в чем: образование - это такой продукт, что, когда вы его получаете, вы не знаете, ценный он или нет. Только лет через 20-30-50 вам ясно, выиграли вы от этого вуза или нет, и тогда вы можете пожертвовать денег вузу. Ключевая статья доходов хороших исследовательских вузов в Америке - это пожертвования выпускников.
У нас в основном вузы содержатся государством. Это плохо, потому что они не конкурируют?
Они конкурируют за деньги государства. Во многих странах так устроено. В последние несколько лет государство сказало: «Хотите получать дополнительные деньги, стать национальным исследовательским университетом? Вот конкурс, напишите программы развития, мы их оценим». Я считаю, что это правильная модель. Другое дело, что эти суммы должны быть больше и таких вузов должно быть меньше.
То есть стимул должен быть гораздо сильнее?
Да. Потому что исследования не бывают внутрироссийскими, они глобальные. Мы конкурируем с теми же самыми американскими вузами, которые гораздо богаче. Китайцы это понимают и у них есть два очень богатых вуза, еще десять вузов - просто богатых. То есть у них тоже есть категории, но в целом китайцы тратят на высшее образование огромные деньги.
А что самое главное нужно изменить в российской системе образования, чтобы она стала лучше, чтобы она приблизилась к американской?
Знаете, самое главное - ответить на вопрос, где на самом деле оно находится. У меня есть гипотеза, что российское высшее образование на самом деле гораздо хуже, чем общество об этом думает. В новом министерстве сказали, что будут делать карту российской науки. Мы слышали много раз от предыдущего министра, что дела на самом деле плохи, слышали от нового министра, что дела плохи, и я думаю, что прежде, чем мы что-то изменим, мы должны на самом деле рассказать обществу, где мы находимся. Нам нужно это узнать, после того, как мы это узнаем - изменения возможны.
Какими они должны быть?
Они должны идти по нескольким направлениям. Надо выбрать по каким-то принципам, желательно по конкурентным, несколько вузов (я бы сказал, максимум десять) и пытаться построить вузы международного уровня. Это супертяжелая задача, но тем не менее возможная. Кроме того, нужно в полной мере реализовать принцип «деньги следуют за студентом». В этом году впервые был случай, когда за бюджетные места можно было конкурировать негосударственным вузам. Это абсолютно правильный принцип, другое дело, что бюджетные места, как правильно говорит министр, у нас недофинансированы. Вы выигрываете бюджетное место, но денег, которые с ним идут, не хватает, чтобы хорошо обучить студента. А больше брать с него какие-то деньги вы не имеете права.
Еще одна вещь - это расширение студенческого кредитования. Образовательный кредит - это очень сильный инструмент, он делает несколько вещей: во-первых, вуз может принимать решение о приеме студента без оглядки на то, есть у него деньги или нет. И это сразу снимает ключевой аргумент против платного образования. Кроме того, студент поступает в этот вуз, зная, что ему предстоит расплачиваться по кредиту, поэтому он выбирает ту программу, которая ему принесет успех в будущем. Банк заинтересован в том, чтобы рассказать вузу, что ему нужно набирать студентов на программы, которые пользуются спросом на рынке. И стимулы складываются: берется самое лучшее от платного образования - что студенты контролируют качество, заинтересованы в качестве образования - и от бесплатного - что вам не нужно отказывать бедным студентам.
И самое главное - это борьба с коррупцией. Российская система образования крайне коррумпирована, это влияет на качество образования, уничтожает социальный капитал в обществе вообще: молодые люди приходят в вуз в критический момент своего становления как личности и получают информацию о том, что все можно купить. Какие из них получаются граждане?
Но образовательный кредит хорош тогда, когда человек, получив образование, может его использовать для выплаты кредита. А по таким специальностям как, например, искусствоведение, это в принципе возможно?
Это правильный вопрос. Общество должно решить, сколько ему нужно искусствоведов. Сейчас мы с вами финансируем образование искусствоведов в огромном количестве. Если мы согласны на это, то надо просто целевым образом выдавать стипендии, финансировать какое-то количество бюджетных мест по специальности искусствоведение - или повысить зарплату искусствоведам.
Но потом эти искусствоведы работают менеджерами в офисах.
Это проблема. Тут у меня есть другой ответ, но, скорее, я бы сказал не про искусствоведов, а про учителей. У нас очень много педвузов, многие выпускники работают не по специальности. Обидно. Что с этим нужно сделать? Бессмысленно финансировать педвузы, пока учителя получают низкую зарплату. Надо повысить её (это, кстати, происходит), и тогда - вы будете удивлены - может быть, педвузы будут брать деньги за обучение, потому что учитель будет такой престижной и хорошей работой.
Есть и другие схемы. Например, государство, нанимая учителя, берет на себя его образовательный кредит.
Ну, это просто форма финансирования таких профессий.
Да. Есть много экономических механизмов. Я много пишу в книге, что, вообще говоря, наука и образование - это особый бизнес. Но это не значит, что в нем нет места для конкуренции и экономических стимулов. Механизмы давно придуманы, их надо использовать.
Сколько стоит человеческая жизнь? Почему одни страны бедны, а другие богаты? Какая модель борьбы с бедностью лучше - американская или европейская? Что делать с олигархами? Как построение вертикали власти сказывается на конкурентоспособности российской экономики? Нужны ли нам импортные пошлины, миграция, Стабилизационный фонд, независимый Центральный банк, развитые финансовые рынки? Какова точность экономических прогнозов? Как реформировать и регулировать естественные монополии? Как готовить и проводить реформы, чтобы избежать последствий, которые наблюдались, к примеру, при монетизации льгот? Как бороться с коррупцией? Есть ли для России место в глобальной экономике и чьи интересы защищают антиглобалисты? Можно ли использовать экономические стимулы для реформирования образования и науки?
Вопреки распространенной точке зрения современная экономическая наука дает ответы на большинство этих вопросов. Книга, которую вы держите в руках, это как раз попытка рассказать о достижениях мировой экономической науки, актуальных для России.
Отношение к ученым-экономистам, мягко говоря, неоднозначное. Их высмеивают за двусмысленность выводов, неадекватность прогнозов и моделей. Но за последние десятилетия экономическая наука добилась огромного прогресса, и знать о ее последних достижениях, по крайней мере, полезно. Как говорил Кейнс, «идеи экономистов и политических философов - правильные они или нет - обладают куда большей силой, чем принято считать. На самом деле именно они управляют миром. Практики, которые полагают себя свободными от влияния таких идей, на самом деле являются рабами какого-нибудь давно забытого экономиста».
Социальная психология подтверждает: люди часто принимают решения, опираясь на стереотипы, сформировавшиеся из повседневного опыта и информации, которая получена из разных, необязательно надежных, источников. В том числе - из устаревших учебников. Преимущество научного подхода в том, что он позволяет четко сформулировать структуру этих стереотипов и сопоставить их с имеющимися данными. Зачастую экономические стереотипы, прижившиеся в обществе, не выдерживают такой проверки, поскольку либо не являются внутренне логически согласованными, либо не совпадают с результатами эмпирических исследований.
Такие стереотипы - назовем их экономическими мифами - бытуют не только в России. Но именно у нас они особенно многочисленны и влиятельны. К сожалению, мифы экономики распространены даже среди высших руководителей государства, лидеров бизнеса и, как это ни странно, экспертного сообщества. У этого феномена есть несколько объективных причин.
В конце 1980-х гг. большие надежды россиян были связаны с западной экономической наукой. Тогда казалось, что стоит только заменить марксистскую политэкономию на «Экономикс», как в стране сразу наступит всеобщее благоденствие. Однако завышенные ожидания обернулись жестоким разочарованием, и после неудач 1990-х большая часть населения убедилась, что западная экономическая наука просто неприменима к России.
Если взять одноименные учебники «Экономикс» Макконнелла и Брю или Самуэльсона и Нордхауза для первого курса университета, то они по определению излагают простейшие принципы, которые относятся в первую очередь к идеальной рыночной экономике с конкурентными рынками и бескорыстным эффективным правительством. Понятно, что даже экономики США и Западной Европы не идеальны, а уж к России эта базовая теория неприменима вовсе.
Однако экономическая наука не ограничивается теориями столетней давности, изложенными в учебниках для первого курса университета и пятидесятилетней - для третьего курса. Для нас важны как раз новейшие достижения экономической теории, появившиеся благодаря исследованиям ситуаций, связанных с несовершенством рынков, коррумпированностью и неэффективностью властей. К сожалению, эти исследования как раз мало известны в России. Они или не переведены на русский язык, или излагаются только в учебниках магистерского и аспирантского уровня, недоступных широкому кругу читателей. К тому же соответствующей терминологией владеют лишь некоторые российские экономисты, а учебные заведения, где преподаются подобные курсы, можно пересчитать по пальцам. Тем не менее наметились и положительные тенденции: выпускники таких учебных заведений играют все более важную роль в обществе, а в Россию начинают возвращаться выпускники лучших американских и европейских докторантур. Поэтому борьба с мифами - дело совсем не безнадежное.
Еще по теме Мифы экономики:
- Сергей Гуриев. Мифы экономики: Заблуждения и стереотипы, которые распространяют СМИ и политики, 2011
- 2.1. Типы экономических систем: рыночная экономика, традиционная экономика, административно-командная экономика, смешанная экономика
Сергей Гуриев
Мифы экономики. Заблуждения и стереотипы, которые распространяют СМИ и политики
Очевидное всегда враг правильного.
Бертран Расселл
Экономист, читатель и писатель
Книга Сергея Гуриева – это запись дискуссии между экономистом и обществом. Есть распространенные вопросы и недоразумения, кочующие из разговора в разговор. Есть разъяснения и мнения профессионала. Но дело не только в этом. Эта книга – еще и реплика в защиту дискуссии как таковой. Причем не любой, а той, которая ведется на высоком уровне качества.
Казалось бы, что тут защищать? Джон Мейнард Кейнс, Фридрих Хайек, Джон Гэлбрейт и другие экономисты первой величины, не жалея времени на написание газетных статей, в свое время создали стандарт такого рода выступлений. Ныне здравствующие Амартия Сен, Пол Кругман и Стивен Левитт продолжают традицию.
Но иностранные светила у нас мало известны, а их мнения далеко не всегда актуальны в России.
Нужны свои авторитеты, своя интеллектуальная среда. Но в российском публичном пространстве все еще мало фигур, обладающих качествами, необходимыми для хорошего обмена мнениями. Этих качеств как минимум три: компетентность, умение ясно излагать мысли и независимость.
Людей с образованием и экономической эрудицией в России теперь немало. За постсоветские годы открыты новые школы, изданы книги и получены степени в лучших университетах мира. Но многие из компетентных специалистов предпочитают не ввязываться в публичные дискуссии или существуют в блогосфере под псевдонимами. Одним мешают корпоративные правила, другим – конфликты интересов. В результате на поверхности оказываются люди, чьи профессиональные качества и мотивы, побуждающие к высказыванию, неясны.
Стандарты, на которые можно сослаться, существуют. Экономические факультеты мира принято ранжировать по количеству публикаций их профессоров в международных реферируемых журналах. С этой точки зрения Российская экономическая школа, возглавляемая Гуриевым, не имеет равных в России. Но очень немногие слышали об этих рейтингах, и не для всех они значимы. Большинство российских вузов существует вообще вне всяких мировых стандартов – и ничего, скажут их руководители, живут же как-то. Решение американской стороны выбрать РЭШ местом выступления президента Барака Обамы во время его визита в Москву в июле 2009 года можно считать косвенным «знаком качества» вуза, но, подозреваю, не все в России такой знак качества примут.
Не менее сложно дело обстоит и с независимостью. Проблема в основаниях, позволяющих считать того или иного эксперта независимым. Она создана верой во всесилие пиара и пропаганды, укрепившейся в последние лет десять. Распространенное убеждение, что за любой «авторитетной» позицией стоит частный или государственный заказ, подрывает доверие и к критике, и к похвале.
В дискуссии, завязавшейся в таких условиях, за каждым высказыванием ищешь заказчика, видишь поединок пиарщиков вместо идейного спора, в котором можно было бы сопоставить разные мнения. Расцветают теории заговоров, потому что далеко не всегда ясно, насколько искренен тот или иной эксперт и чьи интересы в данный момент он представляет.
И вот еще проблема: размыты критерии формирования авторитета, в том числе и морального. Какими качествами должен обладать признанный авторитет? Должен быть лауреатом премий, человеком высоких моральных качеств, фигурой, часто мелькающей в медийном пространстве? Проблемы с признанием подлинности этих «знаков качества» неизбежны в стране, где ученую степень и членство в научных сообществах можно купить, где уважение коллег для многих не является ценностью, а выход к массовой аудитории, например через телевидение, регулируется не спросом, а решениями узкой группы людей.
Положение это изменится не скоро. А книга уже написана. Жанр – развенчание мифов. Попытка ответить на вопросы, которые не заданы кем-то напрямую, а ставятся самой жизнью, точнее сложившимися представлениями о ее хозяйственном устройстве. Сложность здесь в том, что формулирование сложившихся мифов – на совести автора. Так что судить о результате следует не только по ясности ответов, но и по адекватности вопросов, которые автор задавал себе.
Перед нами разговор экономиста с публикой, в том числе и непосвященной. Но автор не пытается представить экономиста носителем непреложной истины. В советские времена это была наука, конструировавшая догмы. Гуриев стремится представить экономику наукой, призванной как раз догмы ставить под вопрос и развиваться поверх идеологических и национальных границ.
Экономика, считающаяся самой точной из общественных дисциплин, далеко не так точна, как «настоящие» естественные науки, – вероятно, в силу своей относительной молодости и необъятности предмета изучения. Экономист не пророк и не оракул, в чем все мы могли убедиться по ходу развития экономического кризиса. Гуриев сравнивает коллег с метеорологами и напоминает о случаях серьезнейших ошибок в прогнозировании.
Хуже того, экономисты еще и постоянно спорят («Где два экономиста, там три мнения»), так что у политиков может возникать ощущение, что им никогда не добиться от этих визирей однозначных советов по важнейшим вопросам. Но и без них нельзя: иначе не составишь антикризисные планы и не вернешь доверие рынков.
Именно поэтому экономисты часто бывают советниками и министрами, но редко становятся главами государств. Экономисты понимают многозначность и динамику рынков, а руководителям нужна однозначность и статика. А это стихия юристов. Вот и представители нового поколения лидеров – Барак Обама, Николя Саркози, Дмитрий Медведев – юристы. Но посмотрим, как покажут себя лидеры, родившиеся в 1970-е. Это поколение, к которому принадлежит и автор книги, скоро должно выйти на первый план в политике и экономике.
Максим Трудолюбов, редактор отдела «Комментарии» газеты «Ведомости»Величайший враг правды зачастую не ложь – преднамеренная, запутанная и бесчестная, – а миф – настойчивый, убедительный и нереалистичный.
Джон Кеннеди
История этой книги началась в январе 2003 г. в Давосе. Заместитель главного редактора газеты «Ведомости» Марк Уайтхауз предложил мне написать серию статей в стиле Schools’ Briefs, подобную той, что печаталась в еженедельнике The Economist в 1990-е. Раньше я уже публиковался и в журнале «Эксперт», и в «Ведомостях», но именно с этого предложения Марка начался мой опыт сотрудничества с газетой на регулярной основе. Придумать название и формат для цикла статей мне помог Андрей Николаевич Илларионов, предложив сосредоточиться на развенчании распространенных мифов об экономике. С тех пор я написал тридцать статей для «Ведомостей» (с перерывом на 2003–2004 учебный год, когда я преподавал в Принстонском университете). Они и легли в основу этой книги вместе со статьями, опубликованными в «Эксперте», The Moscow Times, New York Times, «Русском фокусе» и «Огоньке».
Цель «Мифов» – показать читателю на конкретных примерах, что передовые достижения экономической науки имеют прямое отношение к происходящему сейчас в России. Это позволит ему справляться с потоком экономических мифов и предубеждений, которые обрушиваются на него.
Это, безусловно, не первая попытка ученого-экономиста донести до читателя последние достижения науки. Только за последние несколько лет на русском языке вышли «Голая экономика» Чарльза Уилэна, «Секс, наркотики и экономика» Дианы Койл, «Великая ложь» Пола Кругмана, «Фрикономика» Стефана Дабнера и Стивена Левитта. Зачем же нужна еще одна книга? Мне, конечно, трудно тягаться с Кругманом и Левиттом – нобелевским лауреатом и обладателем медали Кларка (и, следовательно, претендентом на Нобелевскую премию) соответственно. Но у меня есть важное преимущество: я стараюсь рассматривать российские проблемы, которые не знакомы американцам, и, естественно, я лучше представляю себе доминирующие в сознании россиян экономические мифы.
Я благодарен моим редакторам в «Ведомостях» и «Эксперте» – Марку Уайтхаузу, Максиму Трудолюбову и Александру Ивантеру, – которые помогли мне написать эти серии статей.
Большинство идей для них родилось в беседах с Андреем Илларионовым, Владимиром Преображенским, Кристофом Рюлем и коллегами из Российской экономической школы (РЭШ) и Центра экономических и финансовых исследований и разработок (ЦЭФИР). Несколько статей написаны по мотивам совместных научных работ с моими соавторами Юрием Андриенко, Судипто Бхаттачария, Марией Горбань, Барри Икесом, Ольгой Лазаревой, Расселлом Питтманом, Андреем Рачинским, Константином Сониным, Гидо Фрибелем, Сергеем Цухло, Елизаветой Шевяховой и Ксенией Юдаевой.
Книга Сергея Гуриева – это запись дискуссии между экономистом и обществом. Есть распространенные вопросы и недоразумения, кочующие из разговора в разговор. Есть разъяснения и мнения профессионала. Но дело не только в этом. Эта книга – еще и реплика в защиту дискуссии как таковой. Причем не любой, а той, которая ведется на высоком уровне качества.
Казалось бы, что тут защищать? Джон Мейнард Кейнс, Фридрих Хайек, Джон Гэлбрейт и другие экономисты первой величины, не жалея времени на написание газетных статей, в свое время создали стандарт такого рода выступлений. Ныне здравствующие Амартия Сен, Пол Кругман и Стивен Левитт продолжают традицию.
Но иностранные светила у нас мало известны, а их мнения далеко не всегда актуальны в России.
Нужны свои авторитеты, своя интеллектуальная среда. Но в российском публичном пространстве все еще мало фигур, обладающих качествами, необходимыми для хорошего обмена мнениями. Этих качеств как минимум три: компетентность, умение ясно излагать мысли и независимость.
Людей с образованием и экономической эрудицией в России теперь немало. За постсоветские годы открыты новые школы, изданы книги и получены степени в лучших университетах мира. Но многие из компетентных специалистов предпочитают не ввязываться в публичные дискуссии или существуют в блогосфере под псевдонимами. Одним мешают корпоративные правила, другим – конфликты интересов. В результате на поверхности оказываются люди, чьи профессиональные качества и мотивы, побуждающие к высказыванию, неясны.
Стандарты, на которые можно сослаться, существуют. Экономические факультеты мира принято ранжировать по количеству публикаций их профессоров в международных реферируемых журналах. С этой точки зрения Российская экономическая школа, возглавляемая Гуриевым, не имеет равных в России. Но очень немногие слышали об этих рейтингах, и не для всех они значимы. Большинство российских вузов существует вообще вне всяких мировых стандартов – и ничего, скажут их руководители, живут же как-то. Решение американской стороны выбрать РЭШ местом выступления президента Барака Обамы во время его визита в Москву в июле 2009 года можно считать косвенным «знаком качества» вуза, но, подозреваю, не все в России такой знак качества примут.
Не менее сложно дело обстоит и с независимостью. Проблема в основаниях, позволяющих считать того или иного эксперта независимым. Она создана верой во всесилие пиара и пропаганды, укрепившейся в последние лет десять. Распространенное убеждение, что за любой «авторитетной» позицией стоит частный или государственный заказ, подрывает доверие и к критике, и к похвале.
В дискуссии, завязавшейся в таких условиях, за каждым высказыванием ищешь заказчика, видишь поединок пиарщиков вместо идейного спора, в котором можно было бы сопоставить разные мнения. Расцветают теории заговоров, потому что далеко не всегда ясно, насколько искренен тот или иной эксперт и чьи интересы в данный момент он представляет.
И вот еще проблема: размыты критерии формирования авторитета, в том числе и морального. Какими качествами должен обладать признанный авторитет? Должен быть лауреатом премий, человеком высоких моральных качеств, фигурой, часто мелькающей в медийном пространстве? Проблемы с признанием подлинности этих «знаков качества» неизбежны в стране, где ученую степень и членство в научных сообществах можно купить, где уважение коллег для многих не является ценностью, а выход к массовой аудитории, например через телевидение, регулируется не спросом, а решениями узкой группы людей.
Положение это изменится не скоро. А книга уже написана. Жанр – развенчание мифов. Попытка ответить на вопросы, которые не заданы кем-то напрямую, а ставятся самой жизнью, точнее сложившимися представлениями о ее хозяйственном устройстве. Сложность здесь в том, что формулирование сложившихся мифов – на совести автора. Так что судить о результате следует не только по ясности ответов, но и по адекватности вопросов, которые автор задавал себе.
Перед нами разговор экономиста с публикой, в том числе и непосвященной. Но автор не пытается представить экономиста носителем непреложной истины. В советские времена это была наука, конструировавшая догмы. Гуриев стремится представить экономику наукой, призванной как раз догмы ставить под вопрос и развиваться поверх идеологических и национальных границ.
Экономика, считающаяся самой точной из общественных дисциплин, далеко не так точна, как «настоящие» естественные науки, – вероятно, в силу своей относительной молодости и необъятности предмета изучения. Экономист не пророк и не оракул, в чем все мы могли убедиться по ходу развития экономического кризиса. Гуриев сравнивает коллег с метеорологами и напоминает о случаях серьезнейших ошибок в прогнозировании.
Хуже того, экономисты еще и постоянно спорят («Где два экономиста, там три мнения»), так что у политиков может возникать ощущение, что им никогда не добиться от этих визирей однозначных советов по важнейшим вопросам. Но и без них нельзя: иначе не составишь антикризисные планы и не вернешь доверие рынков.
Именно поэтому экономисты часто бывают советниками и министрами, но редко становятся главами государств. Экономисты понимают многозначность и динамику рынков, а руководителям нужна однозначность и статика. А это стихия юристов. Вот и представители нового поколения лидеров – Барак Обама, Николя Саркози, Дмитрий Медведев – юристы. Но посмотрим, как покажут себя лидеры, родившиеся в 1970-е. Это поколение, к которому принадлежит и автор книги, скоро должно выйти на первый план в политике и экономике.
Максим Трудолюбов,
редактор отдела «Комментарии» газеты «Ведомости»
Кате, Саше и Андрюше
Величайший враг правды зачастую не ложь – преднамеренная, запутанная и бесчестная, – а миф – настойчивый, убедительный и нереалистичный .
Джон Кеннеди
История этой книги началась в январе 2003 г. в Давосе. Заместитель главного редактора газеты «Ведомости» Марк Уайтхауз предложил мне написать серию статей в стиле Schools’ Briefs, подобную той, что печаталась в еженедельнике The Economist в 1990-е. Раньше я уже публиковался и в журнале «Эксперт», и в «Ведомостях», но именно с этого предложения Марка начался мой опыт сотрудничества с газетой на регулярной основе. Придумать название и формат для цикла статей мне помог Андрей Николаевич Илларионов, предложив сосредоточиться на развенчании распространенных мифов об экономике. С тех пор я написал тридцать статей для «Ведомостей» (с перерывом на 2003–2004 учебный год, когда я преподавал в Принстонском университете). Они и легли в основу этой книги вместе со статьями, опубликованными в «Эксперте», The Moscow Times, New York Times, «Русском фокусе» и «Огоньке».
Цель «Мифов» – показать читателю на конкретных примерах, что передовые достижения экономической науки имеют прямое отношение к происходящему сейчас в России. Это позволит ему справляться с потоком экономических мифов и предубеждений, которые обрушиваются на него.
Это, безусловно, не первая попытка ученого-экономиста донести до читателя последние достижения науки. Только за последние несколько лет на русском языке вышли «Голая экономика» Чарльза Уилэна , «Секс, наркотики и экономика» Дианы Койл , «Великая ложь» Пола Кругмана, «Фрикономика» Стефана Дабнера и Стивена Левитта. Зачем же нужна еще одна книга? Мне, конечно, трудно тягаться с Кругманом и Левиттом – нобелевским лауреатом и обладателем медали Кларка (и, следовательно, претендентом на Нобелевскую премию) соответственно. Но у меня есть важное преимущество: я стараюсь рассматривать российские проблемы, которые не знакомы американцам, и, естественно, я лучше представляю себе доминирующие в сознании россиян экономические мифы.
